Кейт Аткинсон - Боги среди людей

— Ты смотри-ка, медяница, — с видом знатока заговорил он сам с собой, на время забыв о жаворонках, осторожно взял свою находку двумя руками и предъявил Иззи.

— Змея? — скривилась тетушка. Видимо, змеи ничуть ее не привлекали.

— Да нет же, медяница, — ответил Тедди. — Это не змея. И не червяк. На самом деле это ящерица.

Золотисто-бронзовые чешуйки поблескивали на солнце. В этом тоже была красота. А что в природе не отмечено красотой? Даже слизни заслуживали определенного восхваления, но только не от его матери.

— До чего же ты смешной малыш, — сказала Иззи.

Тедди не считал себя малышом. С его точки зрения, Иззи, самая младшая из отцовских сестер, разбиралась в детях еще хуже, чем в зверях и птицах. Он не имел представления, с какой целью она его похитила. Как-то в воскресенье после обеда, когда он слонялся в саду и запускал вместе с Джимми бумажные самолетики, на него спикировала Иззи и заманила «на природу», под которой подразумевалась тропа, ведущая от Лисьей Поляны до железнодорожной станции, а вовсе не «горный кряж, речные воды». «Устроим себе маленькое приключение. Поболтаем. Это же здорово, правда?» И она сделала его пленником своих причуд, шла впереди и сыпала нелепыми вопросами: «Тебе доводилось проглотить червяка?», «Любишь играть в индейцев и ковбоев?», «Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?». (Нет. Да. Машинистом поезда.)

Он бережно вернул медяницу в траву и, чтобы утешить Иззи после недоразумения с жаворонком, решил порадовать ее колокольчиками.

— В лес придется идти лугом, — предупредил он, с сомнением глядя на ее туфли.

Похоже, они были сделаны из крокодиловой кожи, выкрашенной в ядовито-зеленый цвет, от какого открестился бы любой уважающий себя крокодил. Новехонькие, они явно не годились для походов по лугам. День клонился к вечеру, и молочное стадо, привыкшее считать этот луг своим, уже, к счастью, покинуло выпас. Крупные, тучные коровы с добрыми любопытными глазами были бы озадачены появлением Иззи.

Она порвала рукав, зацепившись за изгородь, а потом умудрилась вляпаться зеленой крокодиловой туфлей в коровью лепешку, которая бросилась бы в глаза кому угодно, только не Иззи. Немного реабилитировало ее перед племянником лишь то, что эти происшествия ничуть не омрачили ее завидной беззаботности. («Как я понимаю, — говорила позже его мать, — она просто возьмет перепачканные туфли и выкинет».)

Колокольчики, к сожалению, ничуть ее не заинтересовали. В Лисьей Поляне их ежегодное цветение воспринимали с таким же восторгом, какой у иных вызывают картины старых мастеров. Гостей торжественно вели в лес, чтобы они полюбовались бескрайним облаком голубизны. «Вордсворт писал о нарциссах, — говорила Сильви, — а у нас колокольчики». {9} 9 Вордсворт писал о нарциссах… — Аллюзия к популярному в Великобритании стихотворению Уильяма Вордсворта (1770–1850) «Нарциссы» (в русском переводе тж. «Желтые нарциссы»). Колокольчики им не принадлежали, отнюдь нет, но собственничество было у матери в крови.

Когда они возвращались по тропе, у Тедди почему-то начался трепет в груди, похожий на ликование сердца. До сих пор звучавшая в ушах песня жаворонка и терпкий травяной аромат необъятного букета колокольчиков сплавились воедино, чтобы подарить ему миг чистого упоения, какой-то эйфории, которая будто намекала, что все тайны вот-вот откроются. («Где-то есть мир света, — твердила его сестра Урсула, — только его заслоняет мрак». — «Манихеянка наша», {10} 10 Манихеянка — сторонница христианской секты, исповедовавшей идею о божественной искре: вначале могучие силы Тьмы боролись с божественной сферой Света. Захватив часть света и не желая ее отпускать, темные силы заключили этот свет в созданного ими человека. — любовно приговаривал отец).

Та школа была ему, конечно, знакома, хотя и понаслышке. Морис, брат Тедди, теперь учился в Оксфорде, но когда он еще был школьником, Тедди часто сопровождал маму («мой маленький опекун»), когда та приезжала на вручение наград и юбилеи учредителей, а раз в семестр — на какое-то мероприятие под названием «день открытых дверей», когда родителей допускали (хотя и не поощряли) к общению с отпрысками. «Не школа, а исправительный дом!» — фыркала мама. Вопреки поверхностному впечатлению Сильви отнюдь не была горячей сторонницей образования.

При всей своей верности родной школе отец всячески отнекивался от любых посещений этого места. Сильви объясняла отсутствие Хью разными причинами: большой загруженностью в банке, важными встречами, претензиями акционеров. «И так далее и тому подобное», — вполголоса заканчивала Сильви. «Возвращаться всегда тяжелее, чем идти вперед», — добавляла она в часовне под стоны органа, заводившего «Господь, Отец наш небесный».

Было это два года назад — вручение грамот в последнем семестре учебы Мориса. Морис был заместителем префекта, причем словечко «заместитель» злило его до невозможности. «Второй по старшинству, — кипел он в начале выпускного класса, когда ему дали это поручение. — Я вижу себя на первых ролях, а не на вторых». Он считал, что создан быть героем, который ведет других на бой, хотя в годы грянувшей войны буквально отсиживался за начальственным столом в Уайтхолле, где павшие в бою были для него всего лишь обременительными цифрами в таблицах. Тогда, в школьной часовне, жарким июльским днем тысяча девятьсот двадцать третьего года, никто бы не поверил, что новая война разразится так скоро. Еще не потускнела позолота на именах («наши выпускники, с честью выполнившие свой долг»), вырезанных на дубовых мемориальных досках в часовне. «Что им проку от этой чести», — гневно шептала Сильви на ухо Тедди. Первая мировая превратила Сильви в пацифистку, хотя и воинствующую.

В школьной часовне было душно; под нудные директорские речи дремота слоем пыли опускалась на передние скамьи. Сквозь витражи пробивалось солнце, которое падало на пол ромбами ограненных самоцветов, каких не сыскать за церковными стенами. Вскоре судьба должна была привести сюда и Тедди. Мрачная перспектива испытаний.

Впрочем, когда дошло до дела, школьная жизнь оказалась, вопреки его ожиданиям, не столь уж страшной. Тедди легко заводил друзей и делал успехи в спорте, а эти качества всегда способствуют определенной популярности. Вдобавок он, добряк по натуре, не давал спуску задирам, и это тоже добавляло ему популярности, но тем не менее после выпуска, уже поступив в Оксфорд, он заключил, что в школе царили жестокость и варварство и что он нипочем не принесет своих детей в жертву беспощадной семейной традиции. Ему хотелось иметь много сыновей — веселых, преданных, сильных, но вместо этого он получил одну Виолу — в качестве дистилляции (а может, редукции) своих надежд.