Грегуар Делакур - Четыре времени лета

Когда она захотела знать, мы рассказали ей про наше детство во время войны. Рассказали про нашу встречу, когда она спросила и вздрогнула, узнав, что нет, Жанна, нет, у нас не было любви с первого взгляда, как в книгах. Нам просто было не так страшно вместе, мы думали, что нас не так легко будет сбить с ног вдвоем. И она вздохнула, коротким, уже взрослым вздохом, и произнесла: вот и хорошо, это и есть слова любви, то, что вы сказали.

Мы поселились близ Лиона, в Фейзене, где приобрели огромный розарий.

Прошло почти восемь лет, с тех пор как мы покинули «Маско», универсальный магазин в Валансьене, ради этой мечты о цветах. Мы выращивали красоту одного из наших имен. Наши розы были прекрасны, изысканны и драгоценны. В большинстве своем это были старые розы: «Капитан Борепер», «Ипсиланте», «Амелия», «Португальская красавица», «Чэплин`с Пинк Кляймбер», «Габриэль Прива». Все местные флористы снабжались у нас, Дом «Вильморен» заказывал нам редкие виды. Наши дни были полны запахом и прелестью роз, полны красотой и грацией, которых не хватало нашему детству. Мы думали, что наши цветы могут загладить человеческое зло, жестокость трусов, что они могут стать любовным языком для робких и боязливых, для всех тех, кого порой пугают слова, потому что слова – как оружие. Они могут творить добро или зло.

Куда как легче послать две связанные розы, чем написать о своем желании. Тридцать шесть роз, чтобы объясниться. Или сто одну, букет, однозначно выражающий бесконечную любовь: я люблю вас бессчетно, я люблю вас безгранично, ах! если бы вы знали, чем произнести затертые слова.

В тот год мы создали розу, которую назвали именем нашей дочери: Жанна . С двойными цветами, которые раскрывались, как ладонь, дивного темно-розового цвета, почти вишневого в сердцевине, чуть серебристого по краям, в темно-зеленых листьях.

Жанна нашла ее значение: любящая своих родителей .

В этот же год мы открыли цветочный магазин в Лионе, на авеню Адольф-Макс. Один из нас остался в розарии, другой занялся магазином.

Мы расстались впервые после нашей встречи в Ле-Туке, в начале зимы 1948-го. Укол в наши сердца.

В нескольких метрах от нас читательница нехотя закрывает книгу, убирает ее. Медленно встает, уже усталая, хоть и выглядит такой молодой. Ее муж тоже на ногах, он помогает ей; складывает два синих креслица, желтый зонт – придававший лицу его жены необычно золотистый оттенок, хотя в небе ветер играл тучами, нагоняя угрозу.

Они не ждут свою дочку. Наверно, думают, что она плывет к новым встречам. К опасностям своего возраста. Они, вероятно, увидятся с нею позже, в смутные часы.

Уходя, читательница кивает нам, ее муж тоже, и они удаляются к шоссе, к огромным паркингам, оскорблению красоты морского берега.

День подходит к концу.

Молодые девушки отправляются в свои ванные, чтобы подготовиться и быть красивыми и желанными вечером; кружить головы на балу. Юноши начинают понемногу пить, для храбрости, мужчины – чтобы осмелиться наконец подойти к женщине, надеясь на шепотом произнесенное «да». Всегда одна и та же история, во время войны и в мирное, летом и зимой, эта необходимость не быть одному.

Эта жажда быть любимым.

Идут часы, и море отступает, как простыня, которую откидывают потихоньку, открывая светлую кожу, девственную, никем не завоеванную.

Мы пойдем по ней, позже, в вечерней прохладе. Наши ноги едва погрузятся во влажный песок. Они прочертят наш путь, наши параллельные жизни, нашу долгую историю любви.

Пока же мы немного замерзли, одновременно, как всегда. Мы всегда заботимся друг о друге, всю жизнь. Мы достаем из сумки жилеты, помогаем друг другу их надеть. Наши руки уже давно дрожат, теперь дрожь сотрясает и тела. Мы – прелестные старичок и старушка; нам часто улыбаются, говорят, что мы красивые, что хорошо смотримся вместе, и эти милые замечания – как лепестки доброты.

Мы тоже поднимаемся к безобразным паркингам, пересекаем Пляжный бульвар, идем по улице Дороте, по бульвару Далоз. Мы обожаем кружить по улицам наугад, никогда не ходить по одним и тем же, чтобы как будто заблудиться и дать тем самым друг другу возможность найти дорогу.

По пути мы узнаем женщину, которая присела вчера вечером за наш столик. Она тронула нас, потому что походила на выжившую – а выжившие, уж поверьте, нам ли не знать, на что они способны, чтобы остаться в живых. Мы ускорили шаг, потому что она шла под руку с мужчиной и выглядела счастливой, тем счастьем, которое страшно нарушить, даже улыбкой.

И вот мы снова в «Вестминстере», где занимаем комнату под тем же номером, что и в ночь нашей свадьбы, в пыльной, пепельной серости зимы 1948-го. Комната, конечно, изменилась, как и многое здесь: вид, менее элегантные мужчины, более предсказуемые женщины. Чем ближе подходишь, тем дальше тайна. Мы оба были чувствительны к стыдливости и тишине; мы предпочитали благосклонные потемки оскорбительному порой свету. Мы знали друг друга ближе некуда, никогда друг друга толком не видев. Красота в том и состояла, что всегда сохраняла частицу тайны; теперь это, похоже, для всех потеряло привлекательность. «Надо идти в ногу со временем», – сказал однажды художник Домье Энгру. «А если время неправо?» – ответил ему неоклассик.

Мир изменился, а мы уходим.

Мы уносим с собой грохот бомб, картины растерзанных тел, песок, впитывающий кровь с быстротой промокашки; уносим смутный страх перед людьми; уносим память о рухнувших домах, о тишине, следующей за воем; уносим наши призраки и нашу изверенность в Боге – Боге, стольких покинувшем, стольких забывшем, Боге, так мало любившем людей.

Позже мы спускаемся в бар отеля.

Много народу, много шума. Иные глаза горят. Иной смех как открывающиеся двери. Зияющие разрезы, поспешные приглашения. Вздохи обещают долгие ночи; короткие смешки – летучие мгновения.

Нас сажают в сторонке – конечно, наш преклонный возраст. Мы заказываем два портвейна. «Каштелиньо Резерв». Это наша слабость. Наш единственный грешок. Это вино с интенсивным ароматом, в котором преобладают спелые фрукты и варенье из красных ягод, с раскрывающимися потом нотками ванили и кофе. И плотность у него терпеливого поцелуя. Мы смакуем его маленькими глоточками. Алкоголь действует медленно, наши умы блуждают. Мы не разговариваем; во всяком случае, не словами.

Наши глаза знают.

Они снова видят нынче вечером пути, что привели нас сюда. Одиссею нашей жизни. Это непреодолимое желание объятий друг друга, расцветшее на пурпурном песке Ле-Туке.

Они снова видят нашего умершего мальчика; других, которые так и не родились.

Они снова видят шипы и розы; и самые сладкие годы потом. Как росла Жанна, как расцветала.