Ричард Флэнаган - Смерть речного лоцмана

И вот на четвертый день Соня развела медный примус, который ее матушка нашла в вещмешке мертвого немецкого солдата, поставила на огонь погнутую алюминиевую кружку и принялась растапливать в ней кусок мыла. Когда мыло начало таять, она разбила яйцо, слила в кружку и размешала вилкой, которой обычно ела и готовила себе еду. Затем сняла с примуса алюминиевую кружку с еще теплой пенистой смесью. И поставила кружку на пол посреди комнаты, возле кувшина с водой и эмалированного тазика с расписными розочками по краям и синим ободком. Присев на корточки перед тазиком, она принялась мыть свои жесткие волосы мыльной смесью с яйцом и водой, потом, вымыв свои жесткие волосы, она ополоснула их яблочным уксусом, который позаимствовала в кафе. Вслед за тем она снова налила в тазик воды и обмылась сама с помощью грубой пемзы, после чего оглядела свое тело, раскрасневшееся от пемзы и холода. Она немного подождала перед тем, как одеться, подошла к большому зеркалу, прислоненному к фанерному шкафу в углу. И принялась с любопытством рассматривать свое отражение: руки, сложенные на гордо выступающем округлом и упругом животе, ограниченном по бокам бедрами, а снизу – щеткой лобковых волос. Осмотрела груди с сосками-бусинками, как у девчонки, провела руками вниз – до поясницы, уперлась ладонями в бока, а локти раздвинула врозь. Выставила вперед подбородок, а голову откинула чуть назад – и рассмеялась над тем, что увидела.

Из зеркала на нее глядел сам дуче, а никак не обнаженная девица.

«Словенский народ должен себе уяснить, что он существует лишь постольку, поскольку и пока его судьба связана с судьбой великого итальянского народа», – проговорила она, подражая выспреннему слогу Муссолини. Потом, отступив на шаг, она отняла правую руку от поясницы, вскинула ее и повела из стороны в сторону, как бы успокаивая воображаемую римскую толпу. «Пока они не усвоят этот основополагающий урок истории, пока не осмыслят этот основополагающий урок истории, пусть не жалуются, если из-за своей самонадеянности обрекут себя на страдания», – продолжала она. Ее левая рука оторвалась от поясницы с другого бока и закачалась вместе с правой, как будто снова успокаивая толпу, приветствующую бурными овациями столь глубокомысленное заявление. «Ну а пока и до тех пор безмозглая vlacuga должна себе уяснить, что всякие чудаки, расточающие любезности, готовы лишь воспользоваться твоей добротой, а отвечать добром на добро они не умеют».

Стук в дверь спальни. Это Мария Магдалена Свево с платьем, которое она позаимствовала у подруги и отутюжила для Сони.

– От мужика, который морочит тебе голову, ничего, кроме неприятностей, не жди, – предостерегала она Соню.

Перед тем как уйти, она присыпала молотой гвоздикой за воротником и лифом платья и хихикнула:

– Плод лучше есть созревшим.

Отныне Гарри будет набрасываться на яблочные рулеты с поистине волчьим аппетитом.

Платье было хлопчатобумажное, в цветочек. С бретельками и сборками на поясе, по икры. Соня стала примерять его – благоухающая ткань легко прилегала к ее маленькому упругому телу. Она посмотрелась в зеркало и полотенцем стерла с лица коричневый гвоздичный порошок. Платье оказалось великовато, и все же, глядясь в зеркало, Соня чувствовала себя в нем восхитительно.

В привокзальном кафе она увидела, как Гарри оживленно разговаривает с каким-то мужчиной, много его старше, с пышными усами и многодневной черной щетиной. Соня узнала его – когда-то встречала. Она забеспокоилась и решила уйти, но не успела развернуться, как Гарри, заметив ее, бросился к ней из-за стола, широко ухмыляясь.

– Здравствуй! – проговорил он и запнулся, потому что не знал, как ее зовут. Взгляд его потух, но, быстро совладав с собой, он заговорил дальше: – Я Гарри Льюис. Я так рад, что ты пришла! – И его лицо снова расплылось в улыбке.

– Здравствуй! – сказала она. – Меня зовут Соня Козини.

Мужчина с черной жесткой, как у свиньи, щетиной уставился на Соню, и его ноздри задергались. Вид у него был встревоженный. Он тут же извинился, сказав, что должен идти, и прибавил, что будет ждать Гарри завтра на почте, сделав особое ударение на двух последних словах. Когда он ушел, Соня с Гарри вздохнули с облегчением.

– Деловой партнер, – сказал Гарри, чтобы она не подумала, будто он его друг.

– По швейным машинкам? – полюбопытствовала Соня.

– Нет, – усмехнулся Гарри, сунув в рот две сигареты, прикурив обе и передав одну ей. – Ну да, – прибавил он.

Только сейчас она заметила, что у него не хватает большого пальца на правой руке.

А он меж тем прибавил:

– Не совсем по швейным. – И опять осклабился. – На самом деле я просто хочу от них избавиться. А лучшего места, чем Триест, для этого, похоже, не сыскать.

– От швейных машинок?

Гарри рассмеялся:

– И от них тоже.

Какое-то время они оба молчали. Потом Соня собралась было что-то сказать, но Гарри ее опередил. Они оба запнулись на полуслове и нервно рассмеялись.

– Я не итальянка, – сказала Соня.

– Я тоже. – Гарри затянулся сигаретой.

– Оно и видать, – заметила Соня и снова улыбнулась, слегка нервно, но мягко. – Как и ваше новое занятие.

Гарри, улыбку которого как рукой сняло, вынул изо рта сигарету и воззрился на Соню.

– Так уж и видать?

– До войны отец у меня промышлял контрабандой в Австрии и Югославии. И я знаю, что говорю. Но сейчас стало куда опаснее. Сейчас за такое могут и пристрелить.

Гарри промолчал.

– Что перевозишь? – допытывалась она.

Гарри украдкой глянул по сторонам, подался вперед и шепнул ей на ухо:

– Швейные машинки!

Соня рассмеялась.

Гарри как будто обиделся.

– Да в Югославии швейные машинки днем с огнем не сыщешь. И стоят они уйму денег. А у Драго, того парня, который только что ушел, есть связи в партии. – Он поднял палец и помахал им перед нею. – Продаем мы только верхушке – генералам, высшим партийным чиновникам, и они расплачиваются американскими долларами. – Он сунул сигарету обратно в рот и откинулся назад. – Дело верное.

Соня посмотрела на него и только покачала головой, пожалев, что прониклась к нему сочувствием».

Тут Мария Магдалена Свево прервалась. И Кута Хо не преминула возразить:

– Беда таких историй в том, что они выхватывают из жизни одно-два события, которые ее потом и определяют. Но в жизни все по-другому.

Мария вынула изо рта сигару, облизала влажным, бледновато-розовым, шершавым языком пересохшие губы и сказала:

– А что, если все было, как в жизни?

– Ну уж нет. В моей жизни такого никогда бы не случилось. У меня как раз наоборот – все наспех. На каждом шагу приходится решать то или это. Куча вариантов.

Мария посмотрела на тянущуюся к потолку слабую струйку дыма от почти потухшей сигары и проговорила: