Ричард Флэнаган - Смерть речного лоцмана

Лысый спрашивает, отчего они с таким угрюмым и безучастным видом слушали его рассказ. И Шина (Почему именно она? – спрашиваю теперь я себя. Почему у нее хватило на это смелости, а не у меня или Таракана?) делится с ним всем, что ей известно о случившемся в тот день в Маслобойке.

– Гос-с-споди! – цедит Лысый. – Ох уж эти растреклятые выходные! – Он качает головой, на которой местами уже проглядывает темная щетина, словно голову ему присыпали металлическими опилками, и они прилипли к ней, как к магниту.

К утру река поднимается настолько, что вода уже плещется в каких-нибудь полутора метрах от нижней палатки. Настроение у клиентов хуже некуда: они подавлены и напуганы. Таракан вынужден сказать всем то, что не мог сказать ни клиентам, ни Лысому вчера ночью: честно рассказывает обо всем, что случилось тогда под скалой, – и посреди рассказа вдруг заливается слезами. Аляж пристыженно и виновато помалкивает. Клиенты уже не донимают его расспросами, потому что все свое внимание они переключают на Таракана: отныне он для них старший лоцман.

Дождь не утихает.

Они быстро сворачивают лагерь – отчасти потому, что им нужно успеть пройти теснину до того, как вода поднимется еще выше, а с другой стороны, у них еще есть надежда, пусть очень слабая, отыскать Дерека или, по крайней мере, его тело. Они копошатся у осклизлых валунов Страз – таскают мешки, весла, сумки со снаряжением, точно муравьи, перетаскивающие крошки корма в муравейник; они торопливо снуют взад-вверх-вниз и на фоне громадных валунов кажутся карликами. Впереди всех стараются Таракан с Аляжем – они волочат, поднимают и толкают плоты. Аляж одержим. Одержим яростью, замешенной на чувстве вины, злобы и стыда за происшедшее. В своем неистовстве он чувствует себя сильным и неуязвимым, потому что уже не боится за себя. И он знает: Таракан чувствует то же самое. Их одержимость находит свое выражение в работе. Они не ощущают боли, когда их легкие горят от усилий и спешки, с какими они переваливают тяжелые грузы через неровные каменные глыбы, заполоняющие теснину; или, вернее, они ощущают боль – и хотят ощущать ее сильнее, настолько, чтобы она заглушила в них чувство вины, стыда и злости, порожденное тем, что случилось с Дереком. Они работают остервенело, потому что одержимы и охвачены исступлением, потому что им нужно скорее пройти теснину, поскольку вода неумолимо прибывает, потому что им нужно опередить пиковый паводок. Поскольку переправа волоком требует быстроты, плотами занимаются лоцманы – они же перетаскивают и бочки с провизией и все снаряжение, а клиенты большей частью переносят к подножию порога только свои вещмешки. Таракан с Аляжем спешно возвращаются за следующей партией груза, подгоняя раскрасневшихся, спотыкающихся и падающих клиентов с их маленькими непромокаемыми вещмешками и одиночными веслами; они заклинают и умоляют поторопиться. Клиенты, глядя на них, боятся еще больше: их пугает одержимость лоцманов, потому что они, клиенты, чувствуют, что их мрачные предчувствия сбываются, что река – дело нешуточное, река опасна, река несет смерть. Клиентам становится тем более страшно, что они не видят страха у лоцманов, которые быстро и с неимоверными усилиями тягают неподъемные грузы и кажутся им такими же непредсказуемыми и взбесившимися, как сама река. «Молодцы! Держи! Шевелись!» – подгоняют их лоцманы. А клиенты только в ужасе озираются по сторонам, глядят то на лоцманов, то на реку. И пошевеливаются лишь потому, что их подгоняет страх: стоять на месте куда страшнее, чем шевелиться.

Они выбираются к подножию порога – там пересаживаются на плоты, собираясь штурмовать вплавь нижние пороги Страз; плот Лысого идет в связке с двумя другими, а сам Лысый занимает место Дерека на ведущем плоту, чтобы на нем пройти большие пороги; и хотя Аляж нет-нет да и натыкается на камни, зачерпывая воду, они худо-бедно продвигаются вниз по течению. Легкие стремнины они проходят по левую руку от двух следующих порогов, затем, пройдя на несколько сотен метров вперед, подгребают к берегу. Затем минуют камни, громоздящиеся слева от громадного порога Гремучий, – теперь они работают слаженно, одной командой под проливным дождем, стоя цепочкой на скользких, затянутых пеленой дождя валунах и перебрасывая друг дружке сумки и мешки со снаряжением. Натужные лица клиентов лоснятся от испарины, хотя в теснине холодно; клиенты пытаются слизывать кончиком языка капли пота у себя над верхней губой, под носом, почувствовать его вкус, который, впрочем, довольно ощутим, поскольку пот не могут смыть даже струи дождя, низвергающиеся на них сверху. Клиенты с наслаждением слизывают солоноватую жидкость, которую выделяют их тела, потому что она имеет вкус, позабытый ими с детства. Под провонявшей непромокаемой одеждой их бледная, как тесто, плоть легко покрывается синяками, как шкурка перезрелого плода – пятнами гнили. У них гудят ноги, у них стонут спины, из их глоток вырывается дыхание, горячее, как пламя. У берега они сражаются со все прибывающей водой, и, кто победит в этой схватке, неизвестно. Их непромокаемая одежда осклизла от пота, и, хотя день выдался промозглым, погода теперь волнует их меньше всего. Они знают лишь одно: теснину нужно пройти до того, как паводок достигнет пика и их нагонит. Они перепуганы не на шутку. Теснина грозит им гибелью, и они хотят оставить ее у себя за спиной до того, как на их пути возникнет другая. Объединенные одним страхом и одной целью, они почти не разговаривают, и возбуждение, порожденное этим единством, только и удерживает их на туго натянутой страховке, не позволяя сорваться в пучину всепоглощающего страха. С другой стороны, между ними протянуты спасательные тросы, несущие на себе куда более тяжкие грузы и связывающие их с реальным миром: это облаченные в яркие штормовки лоцманы. Они подгоняют, бегают, помогают, бегают, уговаривают, бегают. И зорко глядят по сторонам, всматриваясь в каждый водоворот, каждый выступающий над водой камень, каждый затопленный куст – в надежде разглядеть тело Дерека. А дождь поливает все сильнее, река взбухает все больше, и ее бурые пенные воды жадно пожирают берега, поднимаясь все выше.

Иногда клиенты дают себе отдых и с прибрежных камней присматриваются, прислушиваются и принюхиваются к великой движущейся силе, которую олицетворяет река. Во время паводка река – уже не тихий, безбурный, мерный поток чуть больше ручья, каким они видели ее еще пару дней назад. Она воплощает собой невероятное физическое присутствие, и не признавать его невозможно. Кажется, будто вся теснина дрожит от рева порогов. Их приглушенный шум перемежается с грохотом огромных валунов, смещающихся вниз по течению, – они трещат, скрежещут и стонут, меняя речное русло; добавьте к этому гулкий стук унесенных рекой деревьев и бревен, наталкивающихся на низко растущие прибрежные деревья, через которые проносится мощный водный поток. Река напоминает огромную армию на марше, быстро движущуюся по дикой пересеченной местности, захватывая все на своем пути и вбирая в себя силу каждого омытого водой, поросшего лишайниками камня, каждого взбурлившего притока. А группа рафтингистов похожа на беженцев, пытающихся уклониться от этой непреклонной, грозной, яростной силы, и каждое их действие неразрывно связано с воинственным напором реки. Они просчитывают каждый свой последующий шаг, стараясь соразмерить мощь грохочущего, ревущего потока со своими человеческими силами, чтобы понять его устремления и управлять им.