Дмитрий Иванов - Где ночуют боги

– Душу мотал!

Потом Сократ позвал пограничников. Они тоже были впечатлены. Они подогнали к берегу Псоу два военных «уазика» с лебедками и, зацепив тушу крюками, только через полчаса усилий и мата вытащили ее на берег. На фоне убитого зверя потом целый час все фотографировались – пацаны с дзюдо, тренер и пограничники с автоматами и голыми торсами. На всех фотографиях центральное место занимал, логично, Сократ с обрубком шашки в руке – центральнее было только место зубробизона.

Потом в дом Аэлиты и Сократа пришел врач. Первым делом он извинился, что про Сынка – человека, потерявшего память, – он не смог рассказать никому – было много больных и еще помогал брату с пристройкой к дому столовой для отдыхающих. За это Аэлита хотела врача осудить, но не стала, потому что тот, когда послушал дыхание Антона, сам укорил девушку, что его так поздно позвали, стал мрачными и сказал:

– Ногу сломал, руку сломал, ребра сломал. Но это ерунда вообще. Ребра я три раза ломал, я по молодости дерзкий был. А вот как он дышит… Не нравится мне. Градусник есть?

Градусника в доме Сократа и Аэлиты не было. Но и без градусника легко было понять, что у Антона была температура под сорок и держалась она уже долго. Немедленно была позвана Ларис – она всю жизнь была медсестрой. Между врачом и Ларис состоялся краткий консилиум на армянском языке. Ларис в ходе консилиума несколько раз закрывала рукой рот, чтобы не сказать диагноз, и Аэлита уже начала паниковать и спрашивала медсестру:

– Тетя Ларис, что? Что?

Но та не отвечала. Врач предложил везти Антона в больницу, но потом сам же сказал, что вряд ли получится, трасса внизу перекрыта – опять Путин приехал. По решению консилиума Антон был перемещен в «военный санаторий». Сделали это Ларис и врач, при этом оба надели марлевые маски, которые врач изготовил из бинтов. Аэлите тоже запретили приближаться к больному без маски.

Только в «военном санатории», когда уложили Антона под два одеяла – его бил озноб, – Аэлите сказала Ларис: у Антона была малярия.

Через три часа после помещения Антона в «военный санаторий» – теперь он играл роль изолятора – у Антона начался приступ. Озноб усилился, дважды Антона рвало опятами.

Врач, оставив наказ обильно поить Антона чаем с каштаном и липой, умчался вниз, чтобы узнать, можно ли проехать по трассе к больнице в Адлер. Врач очень торопился. Только много позже Ларис и Аэлита узнали, что он очень торопился, чтобы спасти Антона, поэтому сам перевернулся на своем «уазике» на крутом повороте перед самой трассой, сломал два ребра и попал в больницу с сотрясением мозга. Рассказать об Антоне всем, кому надо, он поэтому в тот день опять не смог.

К вечеру Антону стало еще хуже. Начались судороги в ногах, от которых Антон складывался вдвое, как перочинный нож, и кричал от боли. Температура не спадала, мозг поплыл. Антон разговаривал со своей бабушкой, покойной.

Приходили по очереди все соседи, но Ларис к «военному санаторию» никого близко не подпускала, она установила карантин, для предотвращения возможной эпидемии.

Аэлита сначала плакала, боялась, что Сынок умрет. А потом не пошла, а побежала – наверх, к Ибрагиму.

Ларис осталась с Антоном. Пока никто не видел, Ларис тоже плакала, когда смотрела на Сынка. Ему становилось все хуже. Он был бледен и тих, он проваливался. Антон проваливался и летел куда-то.

Там, в пустоте, показался сначала берег реки Псоу. На берегу лежал зубробизон с обрубком шашки в голове. Он был жив, но тяжело дышал и смотрел на Антона круглым глазом. Смотрел с укором.

Потом появился вдруг Миша Минке. Он сказал:

– Охотишься на зубробизонов? Это стильно. А работа, Антон? Почему ты не работаешь? Почему ты не создаешь положительный образ? Кто его будет создавать, я? Нет, я не могу. Я провожу все время с Путиным. Я нужен ему. Я его правая рука. Ты должен создать положительный образ. А ты чем занимаешься?

– Я работаю! Я работаю! – кричал Антон в ответ.

Но Миша не верил Антону. Он посмотрел на коллегу с укором и сказал:

– Я скажу Путину, что ты не справился. Надо заблокировать твою карту. У тебя был такой шанс, такой бонус!

– Я работаю! – кричал Антон. – Не надо блокировать! Не надо!

Потом вдруг появился Путин. Он был грустен. Он смотрел на Антона. Потом сказал:

– Я умею читать мысли. Потому что я работал в КГБ. Ты думаешь: как обидно умереть от малярии в двадцать первом веке, как Бестужев-Марлинский в девятнадцатом? Да, обидно. Тебя похоронят под слаломом, и никто не будет помнить о тебе. Кто ты был? Никто. Пустота. Я умею видеть пустоту в людях, меня научили этому в КГБ. Ты всю жизнь заполнял пустоту. Заполняешь ее удовольствиями, но от этого не выздоравливаешь, а только сильнее заболеваешь, заметил? Удовольствия. Все дело в них. Мы приматы, Антон. А приматы – рабы удовольствий. Ты был рабом. Теперь ты умрешь.

Антон хотел что-то сказать Путину, но не смог – Путин исчез.

Вместо него появилась долговязая ведьма Светик в белом халате, с огурцами на продажу, она сказала Антону:

– Сказано в Экклезиасте: «Каждому воздастся по заслугам его». Какие у тебя заслуги, Антон?

Антон ответил:

– Я не знаю.

Потом вдруг выросла гора – вершина Тибета. На вершине сидели Адель и Наденька с детьми, в позе лотоса. Склон вершины Тибета зашевелил каменными кручами, как губами, и гора отчетливо произнесла, по-краснодарски гакая:

– Гандон ты, Антон.

Антон что-то кричал горе в ответ. Но гору скрыли налетевшие тучи.

Потом Антон лежал под убыхской грушей и смотрел в небо. В небе плыли тучи. За тучами по небу шел Артуш.

Потом вдруг появилась бескрайняя зеленая лужайка, рассеченная длинными, уходящими за горизонт рядами одинаковых белых квадратов надгробий. Могил было очень много, все они были маленькие и аккуратные, как на американском кладбище военных. Потом появился Само. Он сказал:

– Мои шелкопряды. Я не успел объехать яму на дороге. Шелкопряды проснулись. А я же говорил тебе, помнишь. Их нельзя будить. Мои шелкопряды. Погибли. Они лежат здесь.

– Сочувствую, – сказал Антон.

А Само скорбно опустил голову.

Потом появился сын Антона, Василий. Он смотрел на отца. Сначала молчал. А потом произнес:

– Папа, если ты сейчас умрешь, что я буду помнить про тебя? Что ты мне подарил велосипед ночью? Думаешь, я не понял, что ты забыл про мой день рождения?

– Нет! – закричал Антон сыну в бреду. – Нет, Васенька! Я не забыл!

Антон что-то кричал Василию, но на его месте уже стояла старая груша на высоком склоне Аибги.

Аэлита прибежала, когда Антон уже умирал, и Ларис, не стесняясь Аэлиты, плакала и говорила:

– Оф, беда, кажется! Ничего не могу сделать! Я же не врач! Я медсестра! Простите меня! Сынок, Аэлита! Куда мне пойти, что сделать!