Олег Зайончковский - Тимошина проза (сборник)

Да, человек сам себе хозяин, но, в сущности, потому только, что он ничей. Некому защитить его и направить; некому поддержать в желаниях или отвратить от них. Это особенно ощущает женщина. Окружающие, которых принято называть близкими, словно замерли в неизменных позах: муж на старом диване в позе равнодушного невмешательства, мама в позе страдания с рукой на лбу либо на пояснице, сын, отрада очей, в небрежно-просительной позе. Даже кошка теплом не поделится, а лишь принимает то тут то там типичные кошачьи позы.

Слаб человек, хотя и себе хозяин. Опоздав на работу, он врет, что застрял в какой-то необыкновенной пробке или что у него лопнула труба на кухне. На самом деле, конечно, человек проспал. Но это не значит, что нет в Москве пробок и трубы на кухнях не протекают. Есть и пробки, и разные гадкие неожиданности, и погода, вгоняющая в депрессию. И поэтому так мучительно по утрам вставать.

Когда на подобном фоне женщине вдруг захочется чего-то сладкого или сменить прическу, не стоит иронизировать.

В Москве проживает женщина Марина Викторовна. Работает в учреждении, где не шибко, но продвигается по карьерной лестнице. Потихоньку, конечно, делается элегантней возрастом, но кроме нее никто пока этого не замечает. Так называемым близким ее, вероятно, кажется, что она застыла в неизменной позе, но это не совсем так. Дважды в год у нее возникает желание неодолимой силы. Дважды в год, словно птица, Марина Викторовна стремится улететь на юг.

И как ее не понять. Если кожа у женщины сравнялась в тоне с московским бесцветным небом, если невмочь уже стало держать вахту в постылом офисе, то никакое даже посещение «Шоколадницы» не поднимет ей настроения. В воображении женщины возникают райские субтропические картины: море, блистающее под солнцем, пальмы в цвету и она сама в невозбранной естественной наготе. Эти образы посильнее, чем образы суфле и муссов. Никакие гробы-солярии не заменят ей живого солнца, и шорох тысяч автомобильных шин не заменит шума морского прибоя. Женщине нестерпимо думать, что пока она здесь, в Москве, бежит, словно белка, в колесе проблем, которое никуда не едет, – в это же самое время где-то некто, объятый негой, перекатывается на лежаке, пьет свежевыжатый сок гуавы или погружает тело в ласковые воды моря.

Эти приступы югомании у Марины Викторовны случаются поздней весной и в середине осени. Ее близкие к ним привыкли и принимают как неизбежное, но сами им не подвержены. Поездка на юг означает хлопоты, а у Марины Викторовны муж такой, что хлопоты терпеть не может, то есть может терпеть, но никогда не хочет в них принимать участие. Мама, наоборот, хлопоты очень любит и обычно стремится участвовать всегда во всем, но и она устраняется, если заходит речь о поездке к морю. Мама во всю свою жизнь ни в какую воду не заходила более чем по колено. Сын поехал бы, но не с Мариной Викторовной; поэтому он говорит, что ему нельзя ни в коем случае пропускать учебу.

Словом, никто из близких не хочет сопутствовать Марине Викторовне в поездке к морю, а впрочем, и не препятствует. Кто знает, возможно, у них даже имеются планы на время ее отсутствия. Муж созвонится с приятелем, с кем-то из ему подобных, нелюбимых Мариной Викторовной, организует встречу. Будут они бормотать о политике – два мешка на одном диване и бутылка водки на журнальном столике. Мама затеет уборку квартиры, генеральную, как сражение, но на второй уже комнате будет разбита радикулитом. Дни, оставшиеся до возвращения Марины Викторовны, она посвятит увлеченному самолечению. Сын, фанатик учебы, конечно, воспользуется безнадзорностью, но как – этого он, наверное, и сам не знает. Ведь его и обычное существование состоит в поиске развлечений и отращивании «хвостов». Есть у Марины Викторовны стойкое подозрение, что домашние совсем не прочь поскучать без нее какое-то время.

Расставание есть расставание – пусть малость, но всегда чувствительно. Москва, которая слезам не верит, сама, однако, поплакать любит. Московские слезы долгие, пресные и прохладные. Крыши машин покрывают они пупырышками, очки человеческие заметают моросью. Впрочем, Москва справляется со своими чувствами. Щетки омахивают лобовые стекла; слезы сглатывает ливневка. Как-нибудь, худо-бедно, Москва проживет без Марины Викторовны. Ну и она проживет две недели без этого без всего. Не верит Марина Викторовна слезам Москвы. На Ленинградке по ком-то рыдают сирены «скорых», но это Марины Викторовны не касается.

Такси доставляет ее к терминалу «Д». Здесь кончается зона собственной ее ответственности, и она поручает себя как бы высшим силам. В терминале Марину Викторовну словно принимают на руки административные ангелы: строгие ангелы безопасности, приветливые – информации, проницательные – контроля. Здесь не надо осмысливать свои действия – просто читай объявления и иди по стрелкам. У женщины Марины Викторовны это хорошо получается.

У ее чемодана бывалый вид, это доказывает, что его хозяйка – опытная пассажирка. Марина Викторовна давно могла бы приобрести чемодан получше – более новый и более статусный, но не хочет. Многое она с удовольствием поменяла бы в своей жизни, но только не чемодан. Пусть вихляются его колесики и заедают молнии, к чемодану она относится, как к проверенному товарищу. Пятый год он единственный, кто сопутствует Марине Викторовне в одиноких ее путешествиях. Но сейчас они расстаются, а встретятся только в Африке.

В наше время российские граждане отдыхают в разных местах сообразно своему достатку и степени своего снобизма. Но относительно статусные курорты находятся далеко, курящему человеку не долететь до них. К тому же туда не поедешь с таким чемоданом, как у Марины Викторовны. Люди простые, курящие, весной и осенью отправляются все в Египет. Отношение к этой стране у Марины Викторовны такое же, как к чемодану. Тамошняя инфраструктура, конечно, порядком обшарпана и постоянно где-нибудь заедает, но солнце и море Марину Викторовну ни разу не подвели.

Чемоданная ручка повязана яркой ленточкой, будто шея любимой собачки, но это сделано не для красоты, а для будущего опознания.

Аэродром похож на ладонь, с которой взлетают, как птички, и куда садятся доверчиво аэробусы. Гул их моторов почти не слышен в здании аэропорта; только видно через стекло, как одни приземляются осторожно, а другие вспархивают, подбирая лапки.

По эту, аэродромную, сторону терминала происходит движение, непонятное непосвященному. Смешные приплюснутые толкатели самолетов и другая ярко окрашенная спецтехника ездит туда-сюда, но не как попало, а в соответствии с линиями разметки. Ярко окрашенные спецчеловечки управляют сложными механизмами. Аэропорт, он весь функционирует, словно отлаженный механизм. Если б еще пассажиры были все как Марина Викторовна, то есть ходили бы строго по стрелкам и слушали объявления, здесь вообще не случалось бы никаких недоразумений. Но среди пассажиров всегда найдутся такие, что встрянут соринками в точные шестеренки. Парочка идиоток запокупается в дьюти-фри или чей-то ребенок вздумает опорожняться в то время, когда объявлена уже посадка. Марина Викторовна тоже женщина и тоже мать, но ей претит такая неорганизованность. Перед отлетом земные дела должны быть завершены заранее.