Юрий Буйда - Ермо

На сон грядущий он читал ей сказки Шарля Перро.

Когда Маргарет Чепмэн показали фотографию в газете, на которой Ермо оживленно болтает с сиделкой, ширококостной красавицей-шведкой, небрежно опершейся на спинку кресла Лиз, – она лишь презрительно фыркнула: «Чепуха! Ему всегда нравились ящерицы или змеи вроде меня, он терпеть не мог коров».

Лишь поздней осенью они двинулись восвояси – с долгими остановками в Париже, Берне, Милане, Риме и Флоренции.

В день похорон Анатоля Франса в Париже распространялся анонимный памфлет-приговор «Le Cadavre», в котором безжалостно перетряхивалось все грязное белье писателя. Свои записки о последних годах Ермо-Николаева врач-психиатр Габриэле Тамборини озаглавил не столь вызывающе – «Инфаркт», однако рассказанная им история о событиях, приведших Лиз ди Сансеверино в психиатрическую клинику на острове Ло, апеллировала к самым низменным чувствам потребителей бульварного чтива.

В нашем распоряжении лишь толика фактов, а они таковы: вскоре после возвращения в Венецию Лиз предприняла первую попытку самоубийства, наглотавшись наркотиков. Ее удалось спасти. Но жить без наркотиков она уже давно не могла: словно стремясь пройти путь, уже пройденный Паоло, она после его смерти пустилась в эксперименты с галлюциногенами. Доктор Тамборини утверждает, что на «семейном совете» – Ермо, Тамборини, Фрэнк и его обырландившаяся дочь – было решено: чтобы несчастная не попала в руки торговцев наркотиками, найти ей надежного и контролируемого поставщика зелья. Так и было сделано. Приглашенный по совету доктора Тамборини некий швейцарец, Уве Хандельсманн, человек с медицинским образованием и опытом, занялся добычей наркотиков, ему же было вменено в обязанность следить за тем, чтобы пациентка не перешла «опасную грань между жизнью и смертью», как пишет автор «Инфаркта». Помимо Уве Хандельсманна, за Лиз ухаживали опытные сиделки из клиники Ло, днем и ночью не отходившие от нее ни на шаг, поскольку врачи не исключали новых попыток самоубийства.

Непосредственным поводом к помещению Лиз в клинику и стал рецидив суицида. Она бросилась вниз головой с балкона, висевшего подковой под потолком двенадцатизеркальной ротонды. Хирургам пришлось основательно потрудиться, чтобы вернуть ее к жизни и привести в порядок ее лицо. Во всяком случае, она могла сидеть в кресле, хотя отныне даже за стеклярусным занавесом никогда не снимала вуали.

Эти печальные события действительно имели место, но доктор Тамборини пошел дальше, смело живописав сцену, которая, по его мнению, предшествовала попытке самоубийства: «Давно не отличавшая сон от яви, Лиз под влиянием неснижающихся доз наркотиков жила небезопасными фантазиями, в которых хаотически смешались времена и люди. Она могла целыми днями разговаривать со своей матерью или с подружкой по монастырской школе, которая когда-то склоняла ее к лесбийской любви, – но теперь синьора не хотела бы отвергать женские ласки, – она учила Паоло складывать из букв слова, она спорила со следователем-гестаповцем, оскорблявшим ее и Джанкарло… Нет, синьор, шептала она, я не испытала ничего, кроме боли и отвращения, когда вы разодрали на мне одежды и вгрызлись в меня, как хищное чудовище, вы выжгли меня, вы залили мои внутренности кипящим ядом, смолой и едкой серой, ввергли меня в мир, где на белесой плоскости небес запечатлен полет сожженной птицы, где кости молчаливы и не восстанут, и не заговорят, где я – не-знаю-кто-я, где нет спасенья вне обладанья, даже если тобою обладает смрадный дьявол, прекрасный дьявол, чья красота губительна… еще, еще… тогда уж всю… нельзя оставлять ни в теле, ни в душе ни одного неоскверненного пятна, скверна должна залить меня с ног до головы, от рождения до смерти, чтобы, став всем, превратиться в ничто, стать спасением…

Захваченная буйными фантазиями и взвинченная наркотиками, она превращалась в бесстыжую самку, которая набрасывалась то на Уве, то на Джорджа, требуя, чтобы ее унизили, растоптали, чтобы ей причинили боль, страдание, чтобы ее вновь ввергли в мир ужаса, на волне которого смертному дано вознестись на такие выси, пред которыми и рай – смрадное болото на дне ущелья…

Проще говоря, она жаждала быть изнасилованной – причем именно там, где когда-то ее изнасиловал гестаповский следователь».

Такова версия доктора Габриэле Тамборини – не будем поспешно обвинять его в склонности ко лжи или в патологическом фантазерстве. Все проще! Автор прибегнул к древнему, как мир, приему, а именно – к плагиату. Да-да, к бесстыдному, подчас искусному, но оттого еще более мерзкому плагиату. Чтобы убедиться в этом, достаточно внимательно перечесть главку «Крах» из книги Джорджа Ермо «Als Ob» (цитату из нее мы только что привели выше), где описана сцена насилия, снящаяся одновременно обоим героям, мужчине и женщине, – их сны «перетекают» друг в друга, пока не срастаются в некое уродливое целое, оказывающееся их новой реальностью.

Доктор Тамборини старается избегать текстуальных совпадений, вкрапляя цитаты из Ермо в свое повествование, – но и это ему не удается, автор не в силах устоять перед магией великой прозы, из которой черпает образы, метафоры и сравнения, принадлежащие Ермо, и только ему.

Все устремления господина доктора нацелены на дискредитацию Джорджа Ермо, хотя нигде прямо не утверждается, что именно он изнасиловал жену. Однако в другой главе Тамборини пробалтывается, нехотя признавая, что Лиз давно находилась «в близких отношениях с Уве Хандельсманном, который старался выполнить любую просьбу несчастной, даже если просьба посягала на приличия или показалась бы иному чрезмерной».

Как бы там ни было, Лиз оказалась в психиатрической клинике на острове Ло, которую она тотчас по прибытии опознала как дом, являвшийся ей в сновидениях на нормандском берегу, и отныне она думала только о том, как бы отыскать заветную комнату с птицей. Ее передвижения по больнице особенно не ограничивали, и она целыми днями разъезжала в своем кресле с колокольчиками по коридорам, заглядывая поочередно во все комнаты…

Раз в месяц с юга к острову подходил катер со святым Георгием на флаге, на берег по мягко проседающему трапу спускался чуть сутулившийся старик в легком плаще до пят и шапочке вроде армейской пилотки. На крытой галерее или в уютной комнате для свиданий, выходящей окнами в садик, они с Лиз молчали час-другой, иногда отщипывая ягоду от виноградной грозди, пока не являлся ангел-хранитель Лиз, следивший за тем, чтобы она не пропустила процедуры.

Поцеловав жену в тщательно выбеленную щеку, Ермо отправлялся к катеру. А на пристани его дожидался Фрэнк, подремывавший в огромном старом автомобиле рядом с шофером.