Лина Данэм - Я не такая. Девчонка рассказывает, чему она «научилась»

2:00

яблочный пирог (450 калорий)

пробиотик (45 калорий)

кленовый сироп (25 калорий)

13:30

вальдорфский салат с яблоками (350 калорий)

¼ жареной куриной грудки (150 калорий)

кусочек кукурузного хлеба (50 калорий)

16:00

кусочек молочного шоколада (50 калорий)

морковно-апельсиновый сок (120 калорий)

17:00

маленький десерт «Тейсти Ди» (80 калорий)

большой десерт «Тейсти Ди» (150 калорий)

18:00

порция лимонного пирога (300 калорий)

19:00

белое вино (100 калорий)

20:00

стейк, овощи (300 калорий)

22:00

снова лимонный пирог (300 калорий)

и снова (300 калорий)

миндально-злаковое молоко (250 калорий)

банан (120 калорий)

яблоко (85 калорий)

¼ банки арахисового масла (700 калорий)

Итого потреблено калорий:4225

Комментарий

Я свихнулась и ем все подряд.

Моя мать изобрела селфи.

Конечно, автопортреты делали и раньше, но она довела до совершенства изображение беззащитной откровенности с неясным подтекстом. Мама снимала видеокамерой «Никон»: включала таймер и становилась в позу на фоне вишневых обоев своей спальни.

Это было в начале семидесятых. Мама приехала в город, вооруженная лишь упомянутой камерой и желанием творить. Она бросила своего бойфренда — славного плотника из города Роско в штате Нью-Йорк, лысеющего любителя фланелевых пижам, который умел добывать сок из деревьев. Что он славный — мое личное впечатление: однажды мы навестили его, вместе сидели за столом и пили лимонад, и я думаю, он не держал на маму зла за то, что она ушла, а наоборот, радовался ее успехам и моему появлению на свет.

Добравшись до Нью-Йорка, мама поселилась в том самом лофте, где я выросла. В нем немного больше места, чем нужно одинокой девушке, но маловато для семьи. Чтобы оплачивать жилье, мама бралась за самую странную работу: красиво раскладывала еду по тарелкам, продавала биллиардные шары, один раз — всего один — показывала ночную жизнь Нью-Йорка японскому бизнесмену. (У мамы есть уникальное свойство: когда ей неловко, она дает волю сильнейшему, неподдельному гневу. Подозреваю, японцу пришлось несладко.)

Далеко не на всех фотографиях, снятых в лофте, мама одета. Иногда на ней мешковатый свитер или шорты «сафари» с ремнем. Но в большинстве случаев она обнажена. Хотя бы отчасти. Джинсы, но голый торс, белые плечи ссутулены, колени соприкасаются. Блузка с круглым воротничком, толстые шерстяные носки, но нет трусов, колени подтянуты к подбородку, и видна тень между ягодицами.

Прошло какое-то время, мама сменила прическу: длинные прямые волосы на легкомысленный перманент. Короткая стрижка, кончики волос еще сырые после душа. Подмышки чаще всего небритые, что меня огорчает, а отцу нравится. Чтобы придать снимку фактурность, мама иногда ставила в кадр какое-нибудь растение, как студент-режиссер, который придумывает самодельные декорации к фильму о Вьетнаме.

Есть фотографии, на которых мамин объектив смотрит в зеркало, и верх ее лица скрыт неровным черным корпусом камеры. В фокусе оказываются сухие губы в форме сердца и большие резцы (те самые, что унаследовала я, а мама с тех пор спрятала под коронки). Но сильнее всего притягивает взгляд ее нагота. Вызывающе расставленные ноги. Это не считалось маминым искусством, но много для нее значило. Мама снимала на пленку, а не айфоном или полароидом, купленным в Urban Outfitters , как нынешние селфи, что придавало трогательную серьезность ее увлечению собой. Сам способ требовал целеустремленности. Ведь маме приходилось заряжать камеру, вручную печатать фотографии в темной комнате, развешивать их на просушку. Более опытным фотографом был мамин сосед по квартире Джимми, а в его отсутствие она звонила на горячую линию «Кодак», которую поддерживал один-единственный задерганный господин («У меня адски жарко, и я положила в проявитель кубики льда — это не страшно?»). Звонила мама часто и от стеснения придумывала себе разные акценты, чтобы он не узнал ее голос. Столько усилий ради одной цели: узнать, как смотрится твой лобок в центре между резиновыми сапогами цвета лайма и бликующими «авиаторами». Это гораздо сложнее, чем вертеть айфоном и выпячивать сиськи. Тут надо работать.

Моя мама стройна. У нее удлиненное туловище, длинные руки, ключицы как уступ скалы. Но камера уцепилась за ее недостатки: валики жира под ягодицами, острое шишковатое колено, огромная родинка на предплечье (мама удалила ее в честь своего сорокалетия). Представляю, как она проявляла эти фотографии, окуная в раствор салатными щипцами. Ждала, пока снимки нальются серым и наберут контрастность, чтобы увидеть, как она на самом деле выглядит.

Она уговорила сняться свою младшую сестру. Младшая сестра — студент-медик, блондинка с таким телом, что больше всего ей идут свободные позы на мокром песке. Королева красоты, всадница с развевающимися волосами. Камера поймала ее без майки. Оробевшую. Камера — великий уравнитель.

Мама интуитивно понимала ее силу. Видите эти бедра, эти зубы, эти брови, эти сползающие носки, собранные в гармошку на щиколотках? Запечатлеем их для вечности, они того стоят. Мне уже никогда не быть такой молодой. Или такой одинокой. Или такой волосатой. Это мое персональное шоу — приходите, смотрите все.

Потом на сцену вышел мой отец. Он тоже стал объектом для фотографий. То он сидит в ванне, то держит сковороду как щит. Но хотя откровенно кокетливая мина отца поднимает во мне противоречивые чувства, завораживают именно мамины автопортреты. Искра страха в ее глазах — или страстного желания? Жгучей потребности показать, какая она на самом деле, столько же другим, сколько себе.

Я часто раздеваюсь на телевидении.

Это началось еще в колледже. Мне не хватало актеров, способных выразить отчаяние от отсутствия секса, как требовалось, и я решила подключиться. Я не знала, как снимают сцены секса профессионалы, поэтому не обеспечила себе ни маскировочного белья, ни закрытой площадки. Просто стянула майку через голову и пошла напролом.

— Ты правда хочешь, чтобы я сосал твой сосок? — в замешательстве спрашивал мой партнер по съемкам Джефф.

Просматривая отснятый материал в медиа-лаборатории Оберлина, я не испытывала смущения. Результат не радовал меня, но и не огорчал. Мое тело — только средство рассказать историю. Это и не я вовсе, а рационально используемый реквизит в «бабушкиных» трусах. Я не была изящна, красива или искусна. Я показывала секс таким, каким его знала.