Лина Данэм - Я не такая. Девчонка рассказывает, чему она «научилась»

Дорогой Бланкен Бланкстайн!

Помните, мы случайно встретились прошлым летом в кофейне недалеко от вашего дома? Я сидела в компании ребят с работы, вы тоже. Из ваших друзей некоторые были в пролетарских майках, да и выглядели вполне пролетарски. Ваша спутанная рип-ван-винклевская борода лишила меня дара речи. Я сидела не так близко, чтобы чувствовать ее запах, но могу представить, насколько вам стало труднее соблюдать гигиену. Отрастить ее наверняка стоило значительных усилий, и нет более яркого свидетельства тому, что эмоциональное равновесие вас покинуло. Меня трясло, как при абстинентном синдроме — от страха, что вы разоретесь из-за моей писанины на ваш счет. В тот день я очень много извинялась. У вас было такое свирепое выражение лица. Мне же хотелось только успокоить вас. И еще — показать себя взрослой перед сотрудниками, но вам, упоротый онанист, это чувство незнакомо.

На самом деле я ни о чем не сожалею. Вы не сделали мне ничего хорошего, и я вам ничего не должна. Ненавижу говорить то, чего не думаю.

Отбой.

P. S. Все мои друзья с работы постановили, что вы — кукольный хипстер. Штаны с такой высокой талией не вызывают ничего, кроме слез. Плевать, что подумали ваши приятели обо мне. Я четыре дня не принимала душ, но последняя проверка показала, что бойфренд у меня еще есть.

Дорогой доктор Бланк!

У меня был разрыв барабанной перепонки, а вы, медик , вели себя так, будто я психую из-за легкой царапины и вообще некстати вклинилась между вами и ланчем. Когда вы залили мне в ухо раствор, я закричала, но вы приказали мне сидеть смирно. Я была вынуждена клянчить обезболивающее, как торчок. Кто выдал вам лицензию? Теперь это мое самое мучительное воспоминание, превзошедшее даже раннюю смерть друга и тот случай, когда я видела безносую женщину, у которой на лице зияла розовая дыра. Я вам этого не прощу.

Дорогая миссис Бланк!

Вы шизофреничка в прямом смысле слова, поэтому отвечать на ваш мейл — пустая трата времени. Но я должна сказать: у вас не все дома. Понимаю, вы принадлежите к тому поколению женщин, которые с трудом добивались права быть услышанными. И все же оспаривать мою принадлежность к феминисткам и вести себя так, будто я позорю женский пол, оттого лишь, что я отказываюсь распространять вашу личную программу действий… Это нечестно, не за то вы боролись. Будете продолжать в том же духе — станете еще хуже, чем они (= мужчины). Мы все стараемся найти решение. Места хватит всем. И потом, что за ерунда — «забьют палками». Я собираюсь пережить вас лет на пятьдесят как минимум.

С уважением,

Дорогая Бланка!

Помнишь, ты сказала, что «простила» мне фильм? А вот я не прощаю тебе эти слова. Сожалею, что спросила, настоящая ли ты лесбиянка. Я вела себя наивно: ты лесбиянка, яснее некуда. Я люблю лесбиянок. Но знаешь, что еще наивней? Твой неоновый прикид. Звонила Ди Джей Таннер [80] Героиня телесериала «Полный дом» (1987–1995). , просила вернуть предметы ее гардероба. Она желает включить их в ретроспективную выставку «Лучшие годы „Полного дома“».

Брр, представить только.

Дорогой Бланки Бланкэм!

Мы дружили с четвертого класса. Ты оставлял у меня под дверью букеты цветов, катал меня по озеру на лодке, показывал, как ловить лягушек. Мы вместе росли. Поэтому, когда я сделала тебе минет (первый в жизни!) и в тот же самый день у меня умерла кошка, — ты должен был позвонить. Но ты пропал бесследно, и теперь мне больно вспоминать о том, что было хорошего.

Я видела твою невесту в Фейсбуке. На сколько сантиметров она выше тебя? Где-то на двадцать пять? В правительстве, похоже, спятили, если разрешают тебе управлять самолетом.

P. S. Кошкин пепел я не забрала: он ассоциировался у меня с минетами и одиночеством. А через два года, когда я наконец собралась с духом, оказалось, что ее останки давно уже в общей могиле. Это твоя вина.

Так я назову мемуары, которые напишу в восемьдесят лет — дождавшись смерти всех, с кем познакомилась в Голливуде.

Это будет взгляд назад, обращенный к той эпохе, когда женщина в Голливуде значила не больше, чем бумажные штуки, которые кладут под стаканы в гостиничных ванных: вещь нужная, но одноразовая и легко заменимая.

Это будет серия публикаций в «Вэнити Фэр», с фотографиями: я на премьере в далеком… году, смеюсь; я с помпоном на тесемке вместо шляпы; я пью клюквенную водку с газировкой; я с едва заметным животом, в ожидании первой партии двойняшек.

Это будет документ, рекомендованный для чтения президентом-женщиной, я вознесусь на гребне славы, и студентки будут цитировать меня в курсовых по истории гендерного неравенства.

Жду не дождусь, когда мне стукнет восемьдесят.

Я смогу предъявить свои «труды» — или хотя бы «фильмографию».

Я смогу демонстрировать внукам свою коллекцию брошек.

Я смогу не стесняясь отсылать назад еду в ресторане и ездить по аэропорту в кресле на колесиках.

Я смогу шокировать людей, упоминая в непринужденном разговоре лизание ануса.

Я смогу носить ярко-оранжевую стрижку под горшок.

Еще я смогу называть вещи своими именами. Мстительно и с наслаждением. И я не стану трепать себе нервы разборками из-за недвижимости, потому что мне будет восемьдесят, и, вполне возможно, к тому времени моим домом станет психиатрическая лечебница.

Я расскажу всем, что говорили мне мужчины, с которыми я познакомилась в Голливуде в тот ураганный год.

— Мне хочется тебя оберегать.

— Да, мы недавно знакомы, но я считаю тебя близким другом.

— Ты забавная девочка.

— А ты умна, малыш.

— Держу пари, ты никогда не говоришь «нет».

— Тебе надо быть хоть немного благодарнее.

— Ты не даешь себе выглядеть такой симпатичной, какая ты есть.

— Надеюсь, ты счастлива со своим бойфрендом. У тебя ведь есть бойфренд?

— Знаешь, многим мужчинам трудно иметь дело с сильными женщинами…

— Ты стала такой красоткой с тех пор, как мы в последний раз встречались.

Я подробно изложу каждый случай, когда мужчина плавно переводил многообещающий разговор о профессии в монолог на тему своей сексуальной неудовлетворенности по причине того, что его некогда страстная жена лечится от бесплодия, или неожиданно вспоминал о подружке из колледжа, которая трахалась, не снимая ботинок, и заключал, что «брак — нелегкий труд».