Лина Данэм - Я не такая. Девчонка рассказывает, чему она «научилась»

Но однажды я пришла к Маргарет, раскисшая от навязчивых мыслей и тошнотворного молочного привкуса лекарства. Моей силы воли не хватило даже на то, чтобы очистить скоросшиватель. Придуманная Маргарет система работы, острые карандаши и шуршащие тонкие папки приносили мне огромное удовлетворение, однако в качестве универсальной метафоры своего ухудшавшегося состояния я покрыла девственно-чистые страницы бессмысленными каракулями.

Я легла головой на стол.

— Не хочешь ли сесть на кушетку? — спросила Маргарет.

О себе Маргарет не рассказывала. С самого начала она дала понять, что говорить мы будем обо мне. Все личные вопросы Маргарет старалась игнорировать. Она не смущалась, а озадаченно улыбалась, точно я перешла на непонятный ей язык.

— Просто интересно, у вас есть дети? — спрашивала я.

— А как ты думаешь, что тебе даст знание ответа на этот вопрос? — спрашивала она, совсем как мозгоправы в кино.

Ее скрытность привела к тому, что я начала развивать собственные теории. По одной из них, Маргарет — умеренный и благоразумный едок, не способный понять мою борьбу с обжорством. Однажды я заметила в корзине для мусора пустую, но аккуратно закрытую крышкой коробочку, в которой когда-то был йогурт из козьего молока. По другой теории, ей нравилось принимать горячие ванны. Я была уверена, что она любит полевые цветы, поезда и задушевные разговоры с мудрыми старухами. Как-то она рассказала, что в школьные годы ее заставляли надевать канотье на экскурсию. Я уцепилась за эту картинку, представляя себе длинную вереницу шагающих девочек в шляпах и среди них крошку Маргарет.

Потом наступил тот осенний день, когда Маргарет предстала передо мной со свеженьким, сияющим синяком под глазом и, прежде чем я успела выразить свое изумление, показала на него и рассмеялась: «Маленький казус при работе в саду». И я ей поверила. Маргарет никому не позволила бы себя ударить. Она никому бы не позволила ходить по дому в уличной обуви. Она всегда защитит себя, свои полы, свои цветы.

Папа сказал, что его приятель Берт знавал Маргарет в девяностые. Она была «какое-то время популярна» и имела легкий роман с художником видеоарта. Я представила себе их свидания: он проскальзывает за столик напротив нее и спрашивает, как прошел день. А она только улыбается и кивает, улыбается и кивает.

Мы с Одри попали в один и тот же колледж. Среди всех странных поворотов моей жизни этот едва ли не самый странный, но все так и случилось. На первый взгляд, неудивительно, что двух девочек из Нью-Йорка со схожими баллами по тестам и одинаковыми проблемами с начальством неизобретательные администраторы направили в одно русло — доступного либерального образования. Но в глубине души мне верилось в другое. Столько лет разлуки — и вот мы снова вместе.

Сошлись мы сразу же, и больше в антипатиях, чем в пристрастиях. Обе ненавидели копченую лососину и парней в брюках-карго. Обеих тошнило, когда мальчики с Лонг-Айленда заявляли, что они из Нью-Йорка. Первые несколько недель мы занимались тем, что разъезжали по городку на своих новеньких красных велосипедах, в неподходящей для этого обуви и густо намазав губы помадой, не желая расставаться со стереотипом девочек из мегаполиса. Мы едва сдерживали хохот, когда юноша по имени Зенит явился на вечеринку в рубахе с надписью «Крутой как яйца». Мы взяли на прицел старшекурсников, которые издавали иронические литературные журналы и старались не пользоваться ванной одновременно с теми, кто был не из их компании.

Одри — интеллектуалка, любила поговорить о Феллини и читала толстые книги старых бородатых авторов про оскандалившихся президентов. При этом она гораздо увереннее, чем я, владела сленгом, а на ее джинсовой миниюбке красовались заплаты с картинками из хардкор-шоу. Она сама стригла себе волосы, наносила свою особенную подводку для глаз, могла есть печенье сколько влезет и весить те же 45 килограммов. Мы придумывали друг другу глупые и забавные прозвища: Сквидли-Ду, Лути, Бубер.

Через три недели мы впервые поцапались. Я считала, что ее мизантропия тормозит мое становление как личности.

— Я приехала сюда, чтобы вырасти, а ты мне мешаешь, — сказала я Одри.

Она с рыданиями бросилась в дебри нашего дендрария, упала там и ободрала коленку. Я хотела помочь, но Одри закричала:

— Зачем я тебе нужна?!

Я позвонила маме, которая как раз сидела на снотворных и потому весело посоветовала «взять и купить билет домой». С ужасом я подумала, что Одри наверняка тоже звонит маме и Робин страшно зла на меня.

Через несколько дней мы помирились. Сидя за бранчем с однокурсниками, я вдруг поняла, что всех ненавижу. Даже свою новую подругу Элисон, которая организовала радиостанцию, и Беки, которая пекла веганские маффины и сшила одеяло из футболок с принтом группы Clash . Студенческие дискуссии сводили меня с ума: показная политкорректность в отсутствие реальных политических взглядов. Одри была права, никого лучше друг друга мы с ней не найдем.

Порой, когда мы с Одри вместе ели хлопья или сушили волосы после душа, передо мной мелькал образ ее матери. Моя подруга Робин, нагая и юная, стояла рядом.

Маргарет была в отпуске, и тут произошла катастрофа. Мы с мамой разругались, страшнее, чем когда бы то ни было. Как раз такие ссоры испытывают на прочность концепцию безусловной любви, не говоря уже об элементарных приличиях. И главное, мы были неправы обе. Мы обе дали волю эмоциям и не смогли удержаться от жестоких оскорблений.

Я попыталась дозвониться Маргарет, но поскольку формально случай был не опасный, сообщения ей не оставила. Потом я позвонила тете, в надежде хотя бы от нее не услышать, что я только похожа на человека, а на самом деле — ведро помоев.

— Мать твоя не подарок, да и ты сама тоже, — сказала тетя. — Не знаю как, но вы обязаны помириться.

Она дала мне телефон своей подруги, «специалиста по взаимоотношениям» доктора Линды Джордан.

— Линда что-нибудь придумает, — пообещала тетя. — У нее ты сразу получишь дельный совет.

Совет? Маргарет никогда ничего не советовала, но всегда делала так, чтобы я сама давала себе совет.

Итак, я решилась на второе крупное предательство после того, о котором могла бы в красках рассказать моя мама, и обратилась к чужому психоаналитику.

Специалист по взаимоотношениям доктор Линда Джордан уехала с коллегами в Вашингтон, поэтому говорила со мной, сидя на скамеечке в окрестностях Смитсоновского института. Оказалось, мы уже встречались несколько лет назад на чьей-то бат-мицве, и я смутно припомнила медовую копну волос и гроздь крупных бриллиантовых перстней.