Тьерри Коэн - Я знаю, ты где-то есть

– А почему именно вы? – поинтересовался Ноам, не зная, прилично ли задавать такой вопрос.

– То есть? – не скрывая удивления, спросила она.

– Как вы думаете, почему Арета Лоран позвонила именно вам, а не кому-то другому из своих коллег? Дело в вашей компетентности, в ваших личных отношениях или в методах, которые вы используете?

Линетт Маркюс ненадолго задумалась.

– Наверно, по всем этим причинам, вместе взятым. Плюс еще одна: я вас знаю.

Заметив удивление Ноама, она поспешила пояснить:

– Изучая психологию, я заинтересовалась знаменитым «Мальчиком, который хотел говорить». Я встретилась с доктором Лоран, и мы побеседовали… о вас. Вернее, о ребенке, которым вы были когда-то, и о методе лечения, который она применила. После этого я продолжала поддерживать с ней контакт. Мои мысли, моя методика показались ей интересными, она присутствовала на кое-каких моих лекциях.

– А что это за мысли, что за методика? Что в них такого особенного? – спросил Ноам.

Линетт Маркюс поудобнее устроилась в кресле, внимательно посмотрела на него и ответила:

– Я ведь не совсем психолог. Вернее… не только психолог. Классической психологии я предпочла, так скажем, междисциплинарный подход, который использует все типы знания, связанные с разумом, с отношениями между душой и телом. Каббала, буддизм, китайская медицина, тантризм, например. Из каждого направления я взяла то, что, как мне кажется, способно успокоить моих пациентов, открыть для них новые перспективы, позволить им познать самих себя. Я создала в некотором роде свою теорию, разработала собственную методику мониторинга и лечения душевных болезней. Разумеется, мои коллеги оспаривают мой подход. Некоторые называют меня шарлатанкой, другие – гуру, большинство же меня просто игнорирует. Но есть и такие – их мало, – кого мои наработки заинтересовали. Доктор Лоран – одна из них.

– И в рамках какого направления вы изучали мой случай? – спросил Ноам, заинтригованный словами своей собеседницы.

Линетт Маркюс, казалось, с головой ушла в далекое прошлое, пытаясь отыскать там точные обстоятельства, в которых она занялась его историей. На несколько секунд ее лицо стало жестче.

– Это было давно. Я тогда была студенткой, и то, как преподавали психологию в университете, меня не совсем устраивало. Я взяла несколько работ доктора Лоран и сравнила с моими собственными теориями. Рискованный шаг и претенциозный, вне всяких сомнений.

– Что вы думали по поводу работы, проделанной доктором Лоран с маленьким мальчиком, каким я был тогда?

По лицу Линетт пробежала тень.

– Я нашла ее интересной, – только и сказала она.

Она не стала ничего пояснять, только вздохнула и повела рукой, словно отгоняя ненужные мысли.

– Ну, довольно говорить обо мне. Я должна была как-то представиться, но главное, для чего я здесь, – это чтобы выслушать вас.

Почувствовав себя увереннее, Ноам рассказал ей о своей депрессии, о приступах тревоги, о навязчивой идее смерти.

Линетт Маркюс слушала внимательно, делая время от времени заметки. Когда он закончил свой рассказ, она подняла на него вопросительный взгляд.

– Вы не все рассказали мне, Ноам. Расскажите о той странной фразе, которую произнесла ваша племянница.

Ноам отметил про себя, что доктор Лоран упомянула об этой части его истории, что говорило о значении, которое она ей придала. Он описал сцену.

– У вас создалось впечатление, что это были не ее слова, что они звучали неуместно в ее устах?

– Да, именно так. Сама речь, голос, вся ситуация… Как будто кто-то говорил со мной через нее. Знаю, это нелепо…

– А встреча с этим… проповедником?

Ноам рассказал и о ней.

Линетт Маркюс – внимательная, сосредоточенная – нацарапала несколько слов.

– Вы верите в Бога, Ноам?

– В Бога? Нет, – категорично ответил он.

– Вы атеист?

– Не совсем… – спохватился он. – Скажем так, я агностик. Я верю в некую высшую силу. Возможно, и есть какой-то великий распорядитель, который управляет этим миром, но у меня не получается свести его к какой-то определенной религии. А почему вы спросили?

– Чтобы узнать размеры пространства, которое вы отводите собственной душе.

– Размеры пространства, которое я отвожу душе?

– Да, территория, на которой развивается ваша душа, состоит из вопросов, которые вы задаете самому себе, из того, о чем вы готовы задуматься, во что поверить, что принять. Человек, придерживающийся строго материалистического мировоззрения, заключает ее в рамки отношений собственности. Ученый предоставляет ей территорию своих научных изысканий. Интеллектуал позволяет ей достигать границ своего разума. Мистик сносит все пределы рационального, чтобы дать душе возможность занять столько места, сколько она сама захочет, и питаться всеми возможными вопросами.

– Значит, быть мистиком лучше, чем материалистом, ученым или интеллектуалом?

– Вовсе нет. У каждой души – свое пространство. Просто не надо заставлять ее быть тем, чем она не является, идти туда, куда ей не хочется, а главное – пытаться ее ограничивать.

Ноаму потребовалось какое-то время, чтобы обдумать эти необычные утверждения.

– Я хотела бы, чтобы вы рассказали о несчастном случае с вашей матерью, – внезапно сказала Линетт Маркюс.

От этой просьбы он весь сжался. Уже очень давно он не облекал в слова пережитую в детстве трагедию. Единственный раз он согласился говорить об этом, когда описывал доктору Лоран свой рисунок. После он никогда не возвращался к этой теме, разве что упоминал о ней вскользь в разговорах с Аретой Лоран, Элизой, Джулией и Сами. Сейчас все это казалось таким далеким, таким туманным… Он словно запер правду в сундук, чтобы не видеть ее, чтобы освободиться от этого непосильного груза.

– Расскажете? – не унималась Линетт.

– А это… так уж необходимо?

– Конечно, Ноам. Ваши отношения со смертью начинаются со смерти вашей мамы.

– Я догадывался, но разве можно этим объяснить мое навязчивое состояние?

– Мы не можем игнорировать такую вероятность.

Гипотеза имела право на существование, он понимал это. Смерть его матери и чувство вины, которое он с тех пор испытывал, стали почвой для его тревожных состояний. Но было и другое. Что-то, выходившее за рамки его воспоминаний, что-то, прочно укоренившееся в глубинах его существа, куда ему ни разу не удалось проникнуть при помощи слов.

– На самом деле, я не так уж много и помню, – тихо проговорил он. – Есть то, что я пережил, что потом рассказывал, еще были все мои кошмары. Теперь все перемешалось, и я уже не смогу отделить правду от вымысла.

– Понимаю. А вы просто расскажите мне об этих болезненных моментах – как получится.