Тьерри Коэн - Я знаю, ты где-то есть

– И ты поэтому такой веселый?

– Нет, что вы! – воскликнул он. – Во-первых, я вовсе не веселый, я просто… непринужденный. И потом, знаете, до прошлого вторника я боялся этого сеанса. А теперь мне кажется, что все складывается просто чудесно.

Доктор поудобнее устроилась в кресле, положила карандаш и приготовилась слушать его признания.

– Так что же с тобой произошло во вторник?

– Помните, я рассказывал вам о девочке? Которая на лицейском семинаре читала странное стихотворение?

– Конечно, помню. Ведь это единственная девочка, о которой ты мне когда-либо рассказывал.

– Да, верно. Так вот… Думаю, я влюбился. То есть я не знаю точно, влюбился я или нет, но если судить по романам, которые я читал, то все это похоже на любовь.

– Чудесно! Расскажи мне все.

– Все? Нет, у меня не получится. Но в тот день в лицее был праздник по поводу конца учебного года. И она была там. Мы разговорились. Потом решили пройтись немного. А теперь… мы встречаемся.

– Фантастика. А почему ты сказал, что у тебя не получится рассказать мне все, что произошло?

– Вы сами знаете… когда мне надо рассказать о своих чувствах, я не нахожу нужных слов. У меня получается рассказывать только о последствиях своих переживаний. Впрочем, об этом я могу говорить только с вами и Элизой.

– А Элиза что говорит по этому поводу?

– Она радуется за меня. И беспокоится, конечно. Она говорит, что эта девушка такая странная, непонятная и что я, возможно, буду из-за нее страдать.

– Ты тоже так думаешь?

– Что она странная – да. А буду ли я страдать из-за нее – не знаю.

– И эта история тебя примирила с тем, что мы больше не будем видеться?

– Да. Мы уже несколько лет видимся только раз в месяц, но наши встречи всегда были для меня как бы вехами. Я готовился к ним, думал, как буду рассказывать вам то, что собирался рассказать. Когда со мной что-то происходило, когда я испытывал какие-то эмоции, положительные или отрицательные, я размышлял над ними, формулировал свои мысли, представляя себе, что разговариваю с вами. Потом, при встрече, бо́льшую часть этих мыслей я обычно отбрасывал и делился с вами только самым главным. Это помогало мне отделить важное от неважного. Так что я немного паниковал при мысли, что скоро останусь без вас.

– Мне приятно это слышать, Ноам. Но теперь, когда ты заканчиваешь лицей и начинаешь новую жизнь, у меня есть все основания полагать, что я тебе больше не нужна. Впрочем, я уже давно не считаю наши встречи психотерапевтическими сеансами. Но и дружескими встречами мы их назвать не можем. Тебе надо учиться обходиться без меня.

– Все же мы общаемся уже столько времени. С кем мне теперь разговаривать?

– С сестрой. С теми, с кем ты подружишься…

– С сестрой… Сестру я берегу. Из того, что со мной происходит, я рассказываю ей только хорошее. А с вами я мог обо всем говорить.

– И ты думаешь, что сможешь так разговаривать и с… Как ее зовут?

– Джулия. Да, мне так кажется. Если наши отношения продлятся. Я уже разговариваю с ней – мысленно.

– Это хорошо, но… тебе теперь следует разговаривать с самим собой. Ты, конечно, можешь иногда делиться с Джулией какими-то чувствами, мыслями, но основными твоими разговорами должны быть разговоры внутренние – с самим собой.

Ноам повернулся вместе с креслом к окну.

– Но когда я разговариваю сам с собой, когда веду эти внутренние, как вы говорите, разговоры, все получается совсем не просто. Мне никак не собраться с мыслями. Я думаю то об одном, то о другом, избегаю одних вопросов, а на другие не хочу отвечать… С вами же мне все кажется гораздо проще.

Доктор Лоран кивнула.

– Есть способ научиться этому, – сказала она.

Ноам вопросительно взглянул на нее.

– Записывай свои мысли.

– Типа личного дневника?

– Вроде того.

– Ерунда какая. Я буду чувствовать себя полным идиотом.

– Вовсе не обязательно, чтобы это был именно личный дневник. Пусть это будет записная книжка, в которую ты станешь записывать какие-то важные события твоей жизни, какие-то сцены, ну вроде как писатель, к примеру.

– Но у меня нет писательского таланта!

– Ну и что? Ты же не собираешься издавать свои произведения, ты будешь просто подбирать слова к своим чувствам, писать свою историю.

– Свою историю… – повторил Ноам, явно заинтересовавшись этой мыслью.

Юноша представил себе, как сидит, склонившись над тетрадью, и записывает последние события своей жизни, встречу с Джулией, случившуюся за несколько месяцев до этого, потом ту волшебную ночь с ней.

– Ну, как тебе мое предложение?

– Интересно, – признал он.

– И полезно.

– А можно я иногда буду заходить к вам? Ну… просто так, чтобы поздороваться.

Лицо доктора Лоран озарила широкая улыбка.

– Конечно. Я буду очень, очень рада.

Она знала, что такие визиты маловероятны. У большинства ее пациентов после расставания с ней жизнь круто менялась. Вот и теперь все шло к тому, чтобы прошлое Ноама подернулось наконец вуалью безмятежности. Он успешно сдал выпускной экзамен, впереди у него была учеба в престижном вузе, и он был влюблен. Перед ним открывалось будущее, в котором для нее не было места.

Он поднялся, протянул ей руку.

– Благодарю вас, доктор.

Ей захотелось обнять его, расцеловать. Когда они познакомились, он был такой маленький, одинокий, потерянный. Его случай был настолько интересен, что она рассказала о нем в одной из своих научных работ, и это принесло ей известность. Но она только взяла руки Ноама в свои и тепло пожала их.

– Ну, теперь ступай, – взволнованно проговорила она. – Беги, пока я не расплакалась. Жизнь ждет тебя за этой дверью, ей не терпится с тобой познакомиться.

Моя первая страница.

Интересно, могут ли слова угнаться за чувствами, замкнуть их в определения? Могут ли поймать эмоции, передать их посредством фактов, дав им таким образом новую жизнь, более доступную для понимания? Не знаю, но мне хочется начать эту тетрадь откровений с рассказа о том, что произошло со мной в тот вечер.

Первый праздник в моей жизни.

Я сидел в глубине зала и с любопытством наблюдал за движениями девушек и парней, старавшихся подстроиться под ритм назойливой музыки, гремевшей из двух включенных на полную мощность динамиков. Если танец – это стремление украсить музыку, обогатив ее грацией, свойственной некоторым специально обученным телам, то к чему тогда эти однообразные судорожные дерганья, которые с таким старанием производят все эти юноши и девушки? Разве не смешны они, когда прижимаются один к другому, притворяясь, что им нет друг до друга никакого дела, что им хорошо, когда они замыкаются в своих фантазмах? Вот какие мысли посещали меня, пока я сидел и ждал.