Тьерри Коэн - Я знаю, ты где-то есть

Наверно, отель, подумал он. Странный отель, где посетителей пускали в номера, не предупреждая тех, к кому они пришли.

В тот самый миг, когда он подошел к комнате под номером 22, дверь открылась. Из нее вышла медсестра и вежливо улыбнулась ему. Увидев замешательство Ноама, она остановилась и спросила, кто ему нужен.

– Синьор Луццато.

Она вернулась к двери и, открыв ее, предложила ему войти. С замиранием сердца он шагнул внутрь.

То, что он увидел, повергло его в ужас: Филиппо Луццато оказался стариком на пороге смерти.

Тело Филиппо Луццато было подсоединено к целой батарее различных аппаратов. Ему было за восемьдесят. По тому, что Ноаму удалось разглядеть, было ясно, что перед ним – дряхлый старик: истонченная, почти прозрачная кожа, темные круги вокруг закрытых глаз, белая, аккуратно подстриженная бородка, бледные, тонкие, местами потрескавшиеся губы.

Ноам понял, что находится в каком-то медицинском учреждении. Вслед за ужасом пришла мрачная злоба, которую он всеми силами старался подавить. Не желает он верить в то, что объявила ему Сара! Каким цинизмом надо обладать, чтобы заявить пришедшему к тебе человеку, что его дни сочтены? Что вместе с ним этот мир покинет младенец, повергнув в самое страшное горе своих родителей. Потому что предсказание было именно таким: Ноам и этот грудничок умрут в одно и то же время с этим прикованным к постели стариком, то есть очень скоро.

Он подумал о семье Вайнштейнов, об их счастье, которое вот-вот разобьется вдребезги. Что ему делать? Предупредить их? Рассказать о грозном предсказании, посоветовать не спускать с ребенка глаз? Чушь! Бессмыслица.

Вне себя от ярости, Ноам сел рядом со стариком и вгляделся в его лицо.

Кто он? Ему надо было узнать это. Но он не мог расспросить медсестер, не вызвав у них подозрений. И все же ему необходимо было понять, что связывало этого человека с ним самим и с младенцем из Иерусалима.

Он окинул взглядом маленькую комнату и задержался на стенном шкафу. Потом, недолго думая, встал и открыл его. Там висели пальто и костюм. После секундного колебания Ноам решил обшарить карманы. Пусто. Тогда он провел рукой по верхней полке, и его пальцы ощутили кожу бумажника. Не раздумывая, он схватил его и раскрыл. Из удостоверения личности он узнал, что Филиппо Луццато было восемьдесят восемь лет и что он жил в центре Рима. На двух относительно недавних фотографиях старик гордо позировал среди многочисленных членов своего семейства. Потертая визитная карточка указывала на то, что г-н Луццато занимал должность профессора философии в римском университете Ла Сапиенца. И больше ничего. Никакой информации, позволяющей установить связь между ними или между этим стариком и израильским ребенком.

Вдруг кто-то вскрикнул, заставив его вздрогнуть. Неслышно вошедшая в комнату женщина в ужасе смотрела на него. Она держала за руку кудрявого темноволосого мальчика и прижимала его к себе, как бы защищая. Лет сорока, хорошо одетая, черные распущенные по плечам волосы до плеч, строгий и в то же время перепуганный вид… Он понял смысл вопроса, который она задала, стал искать слова для ответа, запаниковал, поднял руки, чтобы успокоить ее.

Но вошедшая, не сомневаясь, что перед ней вор, метнулась к двери и, толкая впереди себя ребенка, стремглав выбежала в коридор, чтобы позвать на помощь. Он не знал, что делать. Попытаться объяснить свое присутствие? Нет, она ничего не поймет и примет его за сумасшедшего. Не раздумывая, он бросился вон из комнаты. Женщина преградила было ему дорогу, пряча ребенка за спину. Он хотел легонько отстранить ее, но в панике не соразмерил силы: от толчка женщина с размаху ударилась о стену. Охваченный стыдом и сожалением, Ноам бросился к ней, чтобы помочь ей удержаться на ногах, но та решила, что он хочет напасть на нее, и завопила во весь голос. Ноам встретился взглядом с мальчиком и еще больше расстроился, увидев в них страх.

Послышался звук открывающейся где-то двери, а за ним – шаги. Ноам бросился в коридор и помчался вниз по лестнице. Добежав до первого этажа, он перешел на нормальный шаг, чтобы не привлекать внимания. Но едва оказавшись на улице, снова побежал, чтобы скорее попасть в людное место. Там он опять перешел на шаг и смешался с толпой. От неожиданности, бега, страха сердце его колотилось как бешеное, по лицу, по спине струился пот, промокшая одежда липла к телу. Ноам несколько раз глубоко вздохнул, стараясь успокоиться. Так он шел несколько минут, затем остановил такси и назвал адрес своего отеля.

События принимали все более безумный оборот. Ноам чувствовал, что смешон, он совсем запутался в этой истории, ничего не понимал, от него ничего не зависело. Итак, его приняли за вора. Он содрогнулся при мысли о том, что было бы, если бы его остановили. Что бы он сказал полиции? Никто не поверил бы его невероятным объяснениям. Он подумал о той бедной женщине, должно быть, дочери или родственнице итальянского профессора. Ей и так было горько видеть, как умирает дорогой ей человек, а теперь она еще и уверена, что чудом вырвалась из когтей злоумышленника, пришедшего ограбить старика. Ему вспомнился испуганный взгляд мальчика. Интересно, оправился он уже после этого испуга. Может, написать в хоспис письмо с извинениями. Нет, лучше оставить все как есть. Хватит глупостей! Это таинственное расследование вынуждает его действовать вопреки здравому смыслу. Кроме того, он ничего не разузнал об этом человеке – так, самую малость. Во всяком случае, ничего такого, что могло бы прояснить загаданную Сарой загадку. Хуже того, из-за его необдуманных действий о старом философе теперь вообще нельзя будет расспрашивать, по крайней мере не здесь. Надо возвращаться в Париж и там обдумать дальнейшие действия.

На следующий день, едва приехав, он отправился на работу. Сами ушел на какую-то встречу, и он воспользовался этим, чтобы, используя скудные сведения, почерпнутые из бумажника старика, навести о нем справки в Интернете. Поисковик выдал множество тем и статей.

Филиппо Луццато считался одним из самых выдающихся итальянских мыслителей своего времени. Во время войны он выступал против диктатуры Муссолини и был в рядах Сопротивления. В шестнадцать лет! После войны пошел учиться философии, и сила его мысли была замечена и оценена по заслугам. Затем он получил место преподавателя. Он проповедовал достоинства критики с позиций оптимизма, его лекции превращались в бурные дебаты, а студенты души в нем не чаяли. Он активно восставал против их обожания, утверждая, что подобные чувства сродни религиозному поклонению и смертельно опасны для критического разума. Он был автором множества научных работ, считавшихся основополагающими, а в многочисленных интервью говорил о своей привязанности к родным и близким и о том, как это важно. Он считал, что философ не может довольствоваться одним лишь осмыслением мира. Он должен сделать свою жизнь «живым отображением силы собственной мысли». А еще Филиппо Луццато отказывался от поступавших ему многочисленных предложений принять участие в коллоквиуме, прочитать лекцию, поездить по свету, предпочитая побыть лишний раз с семьей и не желая разжигать нездоровые настроения, которые в наше время порождает любая форма известности.