Элисон Уэйр - Брачная игра

Но теперь можно забыть об унылой одежде. Можно завивать в локоны длинные вьющиеся волосы. Черный цвет в ее гардеробе останется, но его она дополнит белым и серебристым. Это сочетание будет присутствовать в ее шелковых, бархатных, парчовых платьях. В некоторых случаях к ним добавится и золотистый. Елизавета думала о тонких кружевных жабо, прозрачных вуалях и затейливых вышивках. Для каждого наряда она подберет украшения из перешедших к ней по наследству драгоценных камней и жемчугов.

Воображение неслось вперед. Елизавета решила украшать свою одежду эмблемами, отвечающими ее положению и убеждениям. Там будут розы – символ дома Тюдоров; пшеничные колосья – знак ее веры в Христа; шелковица – символ мудрости; солнце, означающее правительницу, ведомую Богом; и наконец, ее любимые анютины глазки. Из других символов она выберет горностая – символ чистоты; пеликана, олицетворяющего материнскую любовь и жертвенность; сито – знак благоразумия и феникса – символ бессмертия. По этим символам подданные будут знать, кто она такая и какие ценности защищает. Елизавета просто ликовала. Она немедленно соберет всех своих портних и вышивальщиц! И незачем понапрасну тратить деньги. От коронации Марии осталось роскошное, богато украшенное платье. Пусть портнихи переделают его сообразно ее фигуре, и это сэкономит казне ощутимую сумму.

Елизавете хотелось, чтобы мужчины восхищались ею. Достичь этого будет несложно. Во-первых, она королева. А во-вторых, унаследовала материнский дар – умение убеждать мужчин в том, что она красива. Но для одного мужчины ей хотелось выглядеть по-настоящему красивой. Она мечтала, чтобы Роберт Дадли завороженно смотрел, как она шествует по залам дворца, и видел в ней нечто большее, чем женщину! Елизавета поймала себя на том, что думает о Роберте все чаще. Ей очень нравились их ежедневные прогулки верхом, добродушное подтрунивание, кокетливая игра в кошки-мышки. Казалось бы, невинные развлечения, но, если быть с собою честной, они становились для нее все более значимыми. И для Роберта тоже. В этом Елизавета не сомневалась. Она часто ощущала, как Роберту приходится себя сдерживать.

На стене, ближе к двери, висел еще один портрет, который тоже всегда притягивал взгляд Елизаветы. Это был портрет Генриха Восьмого кисти немецкого мастера Ганса Гольбейна-младшего. Глядя на полотно, Елизавета сознавала: воистину отец – король среди королей, и гордилась, что является его дочерью. Она всегда думала о себе как о маленькой львице, слепленной из того же теста, что и Генрих Восьмой. Конечно же, Елизавета понимала: внешнее великолепие не самая главная составляющая королевской власти. Она станет править так же, как ее отец, но без его жестокости. Однако при всех творимых им жестокостях, при изменениях в религии и несчастливых браках Генрих Восьмой сохранил любовь подданных. О нем и сейчас говорили с благоговейным трепетом и искренним восхищением. Думая об этом, Елизавета сделала вывод: англичане любят сильных королей. Она слышала, что в молодости ее отец был настоящим героем. Воинственный, одерживающий победы, воплощение старой английской королевской крови. Он пользовался заслуженной популярностью. Народ ценил в нем чувство локтя. Елизавета решила, что возьмет все лучшее, что унаследовала от отца. Тем, в чьих жилах текла кровь Тюдоров, было легко завоевать любовь народа.

В отличие от лица матери, отцовское лицо Елизавете запомнилось хорошо. Художник точно передал его умные, проницательные глаза, высокий римский нос, небольшой чувственный рот. Как жаждала Елизавета его улыбок, его отцовских ласк и похвал. Такое случалось редко. Почти все детство она видела отца лишь издали – недосягаемого, как Бог. Иногда, под настроение, он вдруг становился добрым, любящим, готовым играть и резвиться с дочерью. Это были лучшие минуты в жизни будущей королевы. Пусть отец и объявил незаконным брак с ее матерью, отчего Елизавета сразу стала побочным ребенком, но он гордился своей дочерью, и она это знала. Знала и то, что отец видел в ней свои черты.

Эта мысль всегда приносила Елизавете утешение, ибо на протяжении всей жизни ее сопровождали слухи, будто бы она вовсе не дочь Генриха Восьмого, а плод прелюбодеяния ее матери и одного из так называемых любовников Анны. Даже сестра Мария верила этим слухам: несколько раз она говорила, как здорово Елизавета похожа на Марка Смитона – придворного лютниста, казненного вместе с Анной. Марию очень устраивала такая версия происхождения Елизаветы. Просто эту католическую святошу пугало, что однажды Елизавета может занять королевский трон. Лишний раз уколоть и позлить младшую сестру было одной из немногих радостей Марии.

«Я – дочь своего отца», – часто твердила себе Елизавета. Король никогда этого не оспаривал. Он не сомневался в ее происхождении и всегда называл своей дочерью. И тогда и сейчас многие замечали разительное сходство Елизаветы с отцом. Те же золотисто-рыжие волосы, тот же благородный профиль. Кое-кто говорил, что она даже больше похожа на покойного короля, чем Мария. Однако все это не убеждало Елизавету, и она часто вглядывалась в отцовский портрет, ища подтверждение. Напоминала себе, что отец никогда не исключал ее из числа престолонаследников. Будь у него хотя бы крохи сомнения в своем отцовстве, жизнь Елизаветы сейчас текла бы совсем в другом русле.

Она росла, обожествляя Генриха Восьмого. Затем детское обожание сменилось почитанием его памяти. Елизавета уже решила, что в официальных документах будет называть его «горячо любимым отцом ее королевского величества». Она не могла знать, как по-настоящему отец относился к матери, но в душе не сомневалась, что отец ее любил. Когда-то, если верить чужим рассказам, он самозабвенно и безрассудно любил Анну. И почему именно судьба матери подтвердила известное изречение: «От любви до ненависти один шаг»? Елизавета часто задавала себе этот вопрос, так и не находя ответа.

Настало время перебираться в Лондон. Королеве положено жить в столице. К тому же неумолимо приближался день коронации. Когда длинный кортеж достиг лондонских стен, в ушах Елизаветы звенело от приветственных криков. Они сопровождали ее от самого Хэтфилда, едва королева тронулась в путь. По обеим сторонам дороги стояли толпы жаждущих хотя бы мельком взглянуть на нее. Люди все прибывали и прибывали, жители фермерских хуторов и деревень. Мелькали сельские пейзажи. Елизавета впервые смотрела на них глазами королевы. Это заставляло ее восхищаться просторами зеленых полей с разбросанными между ними деревушками, где над каменными и деревянными домиками возносились башни церквей. Ее умиляли оживленные городки с узкими улицами, лавками, в которых толпился народ, и спокойное величие особняков за кирпичными стенами. С одинаковым интересом смотрела Елизавета на леса и охотничьи земли. Это была ее Англия, населенная ее подданными.