Джулия Грегсон - Жасминовые ночи

– Господи, помилуй!

Они посмотрели друг на друга.

– Тебе хочется этого? – спросила Саба.

– Девочки, поторопитесь! Jaldi jow [95]. – Капитан Кроули уже перешел на крик. Его лицо побагровело от злости.

– Ты имеешь в виду новые переезды и концерты?

– Да.

– Я хочу. А ты?

– Я тоже, – призналась Саба. – Мне невыносимо даже подумать, что я вернусь сейчас домой.

Арлетта загадочно смотрела на нее.

– Вероятно, мы с тобой сумасшедшие, – сказала она и сжала руку Сабы. Обе неуверенно засмеялись.

Бэгли пересел к ним в автобус. Он сообщил, что у них пройдет еще одна репетиция песни в стиле «ду-воп». Он уже объяснил им, что «ду-воп» – это африканская музыка, он слышал ее еще до войны в клубе Гарлема. Песня называется «My Prayer» – «Моя молитва». Он не помнил точно слова, но они о тех искренних обещаниях, которые дает влюбленный.

– Припев песни просто сказочно хорош! Давай, Бога, попробуй, и ты, Арлетта, тоже. Мелодия приблизительно такая: умба-думба, умба-думб, уммма-ббуумм. Надо просто представить негров, поющих эту песню, – они смеются, они пританцовывают, они трясут своими цепями. – Он встал и изобразил несколько танцевальных движений. – Так – ты, Саба, напеваешь мотив, остальные подпевают – «умба-умба».

В этой новой для нас музыке слышится отчетливое эхо мадригалов, – продолжал Бэгли. – «Наступил месяц радости, когда все ликуют» [96], – спел он своим чистым, высоким голосом. – Фа – ля ля ля ля ля ля – вот так – ду-у воп ду-у ва-а, – закончил он хриплым голосом негра.

Кроули сидел рядом с ним, оцепенев от тревоги и смущения. Он всегда терялся, когда вокруг него творилось такое.

Но Бэгли был полон энтузиазма, остальные тоже. Песня преобразила их. Все закончилось взрывом хохота. Тогда Бэгли велел им заткнуться и поберечь голоса до вечера. Саба, сидевшая рядом с Вилли, с ужасом увидела, что по щекам старого комика текут две крупные, словно горошины, слезы. Она пристальней посмотрела на него – белки его глаз покраснели от слез. Вилли, с мятым носовым платком на голове, снова был похож на ребенка, на грустного, толстого ребенка.

– Что с тобой, Вилли, тебе плохо? Опять моторчик шалит? – шепнула она и взяла его за руку. Он крепко вцепился в нее. Обычно он злился, когда кто-то интересовался его самочувствием – боялся, что его отправят домой. Но тут оказалось, что дело не в его сердце.

Он тихонько всхлипнул и прерывисто вздохнул.

– Вообще-то, – пробормотал он после долгой паузы, – ты в этом виновата. Лучше не пой «Мою молитву» солдатам: они обрыдаются, клянусь тебе.

– Ладно тебе, Вилли, – не притворяйся, у тебя какая-то другая причина.

Он огляделся по сторонам, проверяя, может ли говорить свободно.

– Выкладывай. – Она крепче сжала его руку. – Я никому не проболтаюсь.

Он посмотрел на Арлетту – она спала, ее светлые волосы свесились с кресла.

– Вот мой моторчик, но только не в медицинском смысле. – Он шумно сглотнул. – Она.

Автобус подпрыгивал на выбоинах. Волосы Арлетты покачивались, переливаясь в лучах солнца.

– Арлетта?

– Да.

Они оба замолчали.

– Ты помнишь тот замечательный сюрприз, – продолжал Вилли, – когда мы встретились на прослушивании в Лондоне? А как мы с ней работали вместе на Мальте и в Брайтоне! Ну, это не было совпадением – я старался попасть на все гастроли, где она выступала. Но она убивает меня, Саба. – Блеклые глаза Вилли спрятались под веками, а по щеке покатилась новая слеза.

Саба снова сжала руку Вилли. Вероятно, он видел, как Арлетта ушла накануне вечером с тем белокурым американцем.

– Вилли, разве она давала тебе когда-нибудь повод?..

– Ну, понимаешь… она всегда твердит, какой я великолепный, как она меня любит и что я самый забавный из всех, кого она знает. Она такая красавица… – уныло закончил он.

– Да, но, Вилли…

– Знаю-знаю, мы все так льстим друг другу, и я просто старый осел, раз поверил, что она говорила это всерьез. – Он внезапно замолк. Теперь слезы лились градом. Он громко высморкался в платок. – Прости, милая, я что-то раскис, верно?

– Нет-нет, все в порядке, Вилли. Только не надо грустить. Я думала, что ты такой грустный из-за твоей недавно умершей жены. Так мне сказала Арлетта.

– Ну, это другая бочка с червяками, – ответил Вилли, – как говорится. Мило со стороны Арлетты. Честно признаться, мы были женаты тридцать четыре года, но я почти не виделся с женой. И в этом тоже моя вина. Я слишком люблю все это, – он взмахнул рукой и показал на пыльный автобус, – эти поездки, концерты; я люблю и не могу без этого жить. – Еще он добавил, что у него две дочки, теперь уже взрослые, и сейчас он почти ничего о них не знает.

– Мой отец тоже такой же, – сказала Саба.

– Артист? – оживился Вилли. – Если да, то он должен гордиться тобой, очень и очень гордиться.

– Нет, не то и не другое. Он возненавидел меня за то, что я стала певицей. Мы с ним даже не попрощались.

– Ой, моя милая, как все серьезно! И ты ничего не могла исправить?

– Не могла, – вздохнула она. – Он ушел в море.

– Так напиши письмо домой, – посоветовал Вилли. – Ведь он иногда приезжает из плавания.

– Хм-м, пожалуй, напишу. – Ей было стыдно говорить об этом.

Вилли, чтобы рассеять грусть, вытащил из кармана две мятные конфеты. Они всегда его успокаивали.

Еще он сказал, что она совсем юная и ей, возможно, пригодится его совет. В жизни часто хорошее переходит в плохое, и наоборот. Восторг от выступлений может обернуться злом и куснуть тебя сама знаешь куда. Чрезмерно предаваться восторгу неразумно, это может погубить много другого, важного, в твоей жизни.

– Я расскажу тебе короткую историю, – сказал он. – Как-то раз я приехал к себе домой в Кроуч-Энд – долго там не был, работал в Блэкпуле, там у меня была потрясающая пантомима, и я был весь из себя гордый и довольный. Но когда приехал, моя женушка была в ярости! Я не виделся с ней два месяца и даже забыл сообщить, когда вернусь. Она оставила в двери записку: «Я ушла. Бобы и хлеб в буфете». Но она забыла положить под коврик ключ. Я попытался залезть в дом через маленькое окошко кладовки, а я толстый и застрял. И вот я глядел на свое жилище с такого ракурса и думал: «Я больше так не могу, тут слишком тесно, не могу». Но ведь все равно иногда приходится быть обычным человеком, и ты даже находишь в этом удовольствие…

На закате песок пустыни казался ярко-красным, как цветок герани.

– Ты уже привыкла, милая? – поинтересовался Вилли. – Арлетта говорила, что ты сначала сильно тосковала по дому.

– Вилли, я потихоньку тоже становлюсь зависимой от такой жизни, – ответила Саба, огорченная слезами Вилли и завороженная красочным закатом. – Но по дому все-таки скучаю. Ведь я в первый раз в жизни поехала дальше Кардиффа, да еще одна, без мамы.