Джулия Грегсон - Жасминовые ночи

– Саба.

– Нет!

– Саба, мисс Таркан. Давай-давай, просыпайся.

– Нет-нет-нет-нет, тут безопасно и приятно. – Кто-то осторожно хлопал ее по щекам, а ей хотелось остаться на океанской кровати, плавающей по золотистым волнам.

Скрип двери. Стук каблуков. Нет-нет-нет! Я не хочу просыпаться! Тут приятно. Я колышусь на волнах как поплавок, как лодочка.

Время… идет … Ох! Она ударилась головой о большой камень и снова заснула. Мелькание белых огней, огромный паук… ох, ох, ох, как больно открывать глаза.

– Саба. – Уходи, уходи … Ее упорно хлопают по щекам. – Саба, Саба, это я… это я…

Когда она открыла глаза, возле нее на койке сидела Арлетта. Сабу стошнило, и она опять погрузилась в сон.

На следующий день Арлетта пришла снова. С букетом слегка подвядших роз. Она села к Сабе и заплакала.

– Саба, слава богу, слава богу. Что с тобой случилось?

Саба потрогала бинты на голове. Собственная рука казалась ей чужой, деревянной.

– Кто-то ударил меня по голове.

– Ну, это и так видно по повязке, – возразила Арлетта, и подруги чуточку улыбнулись.

– Где я?

– В госпитале, дорогая, в англо-американском военном госпитале. Ты спала и спала – просто чемпионка мира по сну.

От Арлетты очень приятно пахло розами и лимоном, и она просто рассыпала во все стороны электрические искры; на ней было бриллиантово-голубое платье, а волосы сияли так ослепительно, что больно глазам. Саба протянула ей руку, и поцелуи подруги оставили на ней россыпь ярко-красных крылышек.

– Тише-тише, не разговаривай. Я тайком пробралась сюда. Меня выгонят, если увидят. – Арлетта вынула платочек и высморкалась. – Ах, милая моя, как хорошо. Я думала, что мы… Я так беспокоилась… Ох, какая я идиотка!

Шаги по линолеуму, громкий возглас – о-о! – сердито сообщил, что больная еще слишком слабая, потом что-то про часы посещения. От такого взрыва звуков у Сабы съежился мозг. «Нет, не уходи… помоги мне…» Но когда она проснулась, рядом никого не было, и она снова плыла по длинной, тенистой реке. У нее набухло от воды сердце, а позвоночник, шея и голова болели, глухо и постоянно; ее пугали тени на реке. А она все плавала, пытаясь добраться до залитой солнцем отмели, где резвились яркие рыбки… Но тени все сгущались, сгущались, сгущались…

В середине ночи, когда спал Каир и когда в госпитале тоже все затихло, ее разбудила ночная бабочка, бившаяся об абажур лампы, горевшей возле ее койки. Саба села. Ее удивила спартанская палата с гладкими полированными стенами. В углу палаты стояло деревянное детское инвалидное кресло на колесах, на нем вязаный слоненок.

Саба огляделась по сторонам. Внезапно ей стало страшно; сердце учащенно застучало.

– Где Дом? – спросила она и дернула за красный шнур, висевший над кроватью. – Где Дом? – снова спросила она у вошедшей ночной сиделки.

– Милая, я не понимаю, о чем ты спрашиваешь. Я спала. – Сиделка бросила на нее хмурый взгляд. Волосы у нее были растрепаны, передник не завязан. – Сейчас три часа утра.

При виде обезумевшего от тревоги лица больной она дала ей воды и заставила принять три розовые пилюли, которые помогут ей заснуть.

– Вы очень сильно стукнулись головой, дорогая. – К сиделке вернулась ее профессиональная корректность. – Из-за этого у вас часто бывает состояние тревоги и подавленности.

Саба сунула в рот пилюли и выплюнула их, как только сиделка ушла. Хватит спать, надо просыпаться. Где Дом? От внезапного предчувствия, что она больше никогда его не увидит, ее прошибло потом. Вдруг он умер, не увидев ее, не зная, что она его очень любит? По своей глупости она отвергла самый драгоценный подарок в ее жизни – его любовь, а теперь к тому же она грязная, опозоренная, и все из-за своего стремления получить все разом, все сделать, всего добиться. Теперь ей стало понятно, почему отец глядел на нее с таким отвращением. Она заслужила это. Она заслужила смерть.

От слез у нее больно застучала кровь в висках; начавшаяся мигрень принесла ей извращенное утешение – она наказана, и поделом! Теперь она вспомнила, что, пока лежала без сознания, в ее мозгу включался и выключался диалог, вопрос требовал ответа. Она лежала в воде, испытывая покой и комфорт, и ждала, когда на нее накатит новая волна. Но что-то – она воспринимала это как резкий удар, словно сама была маленьким прудиком с его земноводными обитателями, а озорной мальчишка бил по нему палкой, – так вот, это что-то будоражило, тревожило ее, звало вернуться к жизни. «Какая я была дура, – подумала она, засыпая. – Лучше бы я сама умерла».

На следующий день Пам – симпатичная и разумная сиделка-англичанка – заглянула в дверь палаты.

– Хочешь свежее яичко на завтрак? Вчера нам привезли их с рынка. Яички и солдат. Ведь ты давно ничего не ешь.

– Сколько я уже здесь?

– Неделю – нет, подожди. – Она заглянула в табличку, висевшую на спинке койки. – Господи! Уже десять дней – ох, бедняжка, как тебе было тяжело!

Пам положила свою прохладную ладонь на лоб Сабы.

– Температуру мы померяем потом. – Она ловко подтянула простыню. – А еще, милая моя, я тебя помою. К тебе сегодня придут. – Она подняла упавшую подушку и взбила ее.

– Дом? – с надеждой прошептала Саба, но Пам не расслышала. Фелипе погиб, Клив подтвердил ей это. Да и сама она никогда не забудет бульканье и хрип, которые вырвались из его глотки, когда его застрелили. Оно напоминало шум воды, вытекающей из засорившейся раковины после прочистки. А его глаза – с их кротким удивлением? Она вспомнила высокого немца, звяканье его пряжки, его холодные пальцы, его зловонное дыхание. Она пела ему как заводная кукла, она позволяла обнимать себя. Как она могла? Как могла? Ее тошнило при одной лишь мысли о том немце.

– Да, твоя подруга из ЭНСА приходила каждый божий день, когда ей разрешили тебя навещать. – Пам удалила из лампы дохлую бабочку и бросила ее в корзинку для мусора. – Какая она видная! А уж какая обходительная – она отдавала нам все твои шоколадки и цветы. И как переживала за тебя! Акробаты тоже приходили, и капитан Фернес. Тут у тебя всегда были посетители. Хотя сама ты была не самой хорошей компанией, уж извини.

– Арлетта, – слабым голосом проговорила Саба. – Когда я ее увижу?

– Ты уже виделась с ней, глупышка! Ты разговаривала с ней вчера, и до этого тоже.

– Сколько я тут лежу?

– Десять дней, ты уже спрашивала об этом. Ох, сегодня мы сонные.

Когда Пам закрыла дверь, за которой начинался сияющий мир здоровых людей, Саба снова заснула. Они с мамой были дома, летом, Саба ходила босая, в кухонное окно врывался теплый ветерок. Тан стряпала что-то пряное. Все они смеялись, потому что мама играла на пианино песенку про цыплят. Папа тоже был там, он подпевал, надавливая пальцами на горло, чтобы получалось забавнее. «Мой цыпленок, цып-цып-цып, мой комочек желтый…» – Его басовитый смех звучал так радостно, что Сабу тоже переполняло счастье. – Aksam yemeğiniz hazir [144], – крикнула с кухни Пам.