Валерий Бочков - К югу от Вирджинии

«Скажу директору, извинюсь – ничего страшного, он, похоже, славный и добрый, он поймет». Она искоса поглядела на Галля, директор улыбался, слушая несколько человек сразу, разнобой голосов в ее голове сливался в упругий шум, она не понимала ни слова. На стене висела старинная гравюра с каравеллой, в углу картины щекастый пузан, изображая ветер, дул изо всех сил в тугие паруса. Там еще была какая-то затейливая надпись, но разобрать ее не удалось.

«Да-да, вот так, на всех парусах! Ну какая я, к лешему, училка?» От принятого решения сразу стало легко, Полина даже заулыбалась. Происходящее в классе странным образом отодвинулось на задний план, перестало иметь значение. Полина стала смотреть в окно, там собирался дождь, булочник прятал тележку с калачами под навес, порыв ветра задрал полосатую маркизу на кондитерской и заодно юбку у проходящей мимо дамы. Где-то сухо, как выстрел, грохнули ставни, улица потемнела, словно кто-то решил, что праздник кончился и пора гасить свет.

Настроение испортилось, ее расстроило, что придется уезжать в дрянную погоду. Ну и ладно, подумаешь, дождь, попыталась она подбодрить себя. Но вдруг поняла, что дело тут вовсе не в дожде. Просто ехать отсюда ей было некуда.

За окном хлынул ливень, капли бойко заколотили по жести карниза, ученики, вытянув шеи, уставились на улицу. Директор, поймав растерянный взгляд Полины, чуть улыбнулся и незаметно подмигнул.

«Скажу все как есть. – Полина сидела в кресле, разглядывая персидские узоры ковра на полу директорского кабинета. – Что я их боюсь, что я не умею преподавать, что все это учительство – глупая авантюра».

Директор закончил один разговор, тут же ткнул в селектор, попросил соединить с шерифом.

– Ну что ж ты, старик? Не ожидал… – Директор подбросил и ловко на лету поймал монету. – Сын твой сейчас на весь класс про зубы… – монета снова взлетела до потолка и шлепнулась прямо в ладонь. – Да я понимаю… Да понимаю…

«Этот томный красавец – сын того боровика в белой шляпе и лаковых сапогах?» – удивилась Полина, наблюдая за монетой.

– Ну что, испугались? – директор бросил трубку и, смеясь, обратился к Полине: – Решили бежать?

– Господин директор… – решительно начала Полина.

– Герхард, зовите меня Герхард. При детях можете мистер Галль, хорошо? А то все эти официальные церемонии только отвлекают от дела. Договорились?

Она кивнула и тут же пылко продолжила, словно боясь потерять кураж:

– Мистер Герхард… Галль… Я ж не учитель, я ж думала, будут дети, детишки, – она ладонью показала рост, отмерив два фута от пола. – Сказки Пушкина, «Записки охотника», белеет парус одинокий в тумане моря голубом… – Последняя фраза непроизвольно вырвалась на русском.

– О! – Герхард Галль вскинул брови. – Что это?

Она махнула рукой, закусила губу, боясь расплакаться. Опустив голову, сжала кулак до белых костяшек. Герхард быстро обошел стол, присел на корточки перед ней.

– Я все понимаю… – сказал он тихо, уверенность его голоса передалась Полине, ей вдруг показалось, что директор не только все понимает, но и знает, как это исправить. Герхард тронул ее руку, улыбнулся.

– Давайте лучше обсудим вашу программу, с каким кнутом и каким пряником вы шагнете в клетку к нашим хищникам в следующий раз. – Он усмехнулся. – Тигры, а?

На стене в простой деревянной рамке висела чья-то цитата:

«Я могу лишь сказать, что Святой Дух открылся мне, и я пережил огромное наслаждение Его любовью».

Директор, заметив ее взгляд, спросил:

– Вы в нашей церкви были уже?

– Нет, к сожалению, нет. Только снаружи. – Полина смутилась. – Очень внушительно.

– Заходите непременно! У нас Библейские чтения, дискуссии… Иногда такие баталии случаются. – Герхард хмыкнул и по-боксерски, кулаком потер подбородок. – Я сам иногда веду дискуссии, модерирую. Заходите, непременно заходите… Кстати, заодно и познакомитесь с родителями наших тигров. Каждый вечер в пять, кроме воскресенья и…

– И среды, – закончила Полина.

– И среды… – смеясь, повторил он.

На улицу Розенкранц опускались ранние ноябрьские сумерки: полдня лил дождь, а когда наконец распогодилось, у солнца едва хватило духу позолотить края уползавших на восток туч да подкрасить розовым кресты на кладбище. Красные листья налипли на глянцевый асфальт, как переводные картинки, Полина старалась на них не наступать.

Она уже подходила к дому. Сунув сумку под мышку, достала ключ. Поднимаясь по ступеням, она услышала шум с соседнего крыльца. Она повернулась – старик-сосед, поскользнувшись, неуклюже взмахнул руками, пытаясь то ли взлететь, то ли поймать ручку двери. В последний момент он уцепился за поручень, но скользкое после дождя дерево подвело, и дед с грохотом скатился по ступеням. Полина непроизвольно засмеялась, злорадное «так ему и надо» сменилось стыдом, а после испугом – старик не двигался. Он лежал на бетонных плитах дорожки, выставив вверх кадык и поджав под себя ногу. Другая штанина была пустой.

Полина, не отрывая взгляда от пустой штанины, медленно спустилась вниз. Наклонилась над стариком, опасливо вглядываясь в серое лицо. Дед простонал и открыл глаза.

– Ух, курва мач… – просипел он.

От него разило спиртным, Полина отстранилась.

– Дай руку. – Старик, кряхтя, приподнялся на локте. – Башку не расшиб? – спросил он. – Крови нет?

– Нет. Вроде. – Полина нагнулась, старик ухватил ее за шею, вместе они выпрямились, старик крякнул, вцепился в перила. Он оказался неожиданно легким, Полина запросто могла бы поднять его, как ребенка, и донести до двери, но сосед ловко, по-крабьи, подтягиваясь и прыгая на одной ноге, сам вскарабкался на крыльцо. Полина, поддерживая его, поднялась вместе с ним. Рядом с креслом-качалкой лежал протез – в черный ботинок маленького, почти детского размера была вделана стальная штанга, которая оканчивалась пластиковой культей тошнотворно телесного цвета с путаницей кожаных ремешков, напоминавших сбрую. У двери стоял костыль; сосед, кряхтя, дотянулся до него, толкнул дверь. Оттуда пахнуло прокисшими окурками.

После улицы внутри было темно, как в чулане. Усадив старика в разлапистое кресло, Полина вернулась на крыльцо, брезгливо отставив руку, принесла протез и положила рядом со стариком.

– Эй, – сосед, морщась, тер локоть, – курево подкинь, вон пачка на столе.

Полина молча принесла пачку. Старик, прикусив сигарету зубами, быстро зашарил по карманам.

– Мать твою… – пробормотал, добавил громче: – Там, на кухне, спички.

Полина вернулась, гремя коробком. Старик глубоко затянулся, закрыл глаза. Полине невыносимо захотелось курить. Старик выпустил дым и жадно затянулся опять. Полина отвернулась.