Валерий Бочков - К югу от Вирджинии

– Не надо. Зачем же отменять, – подходя к шкафу, сказала Вера. – Дети пришли учиться, преодолевая непогоду, а вы – отменить. Зачем же. Не надо.

Она вытянула папку с личными делами, поправила торчащие документы, аккуратно поставила на место.

– Что-нибудь еще? – спросила, глядя Полине в глаза.

В классе стояла особенная тишина, ученики, добравшиеся почти вплавь, действительно хотели быть здесь. Полина раскрыла старую пухлую книгу, суперобложка давно потерялась, малиновый коленкор полинял и был в пятнах. Начала читать. Голос, поначалу глухой и скучный, постепенно стал живей, звонче.

«В этом коротком взгляде Вронский успел заметить сдержанную оживленность, которая играла в ее лице и порхала между блестящими глазами и чуть заметной улыбкой, изгибавшею ее румяные губы. Как будто избыток чего-то так переполнял ее существо, что мимо ее воли выражался то в блеске взгляда, то в улыбке. Она потушила умышленно свет в глазах, но он светился против ее воли в чуть заметной улыбке».

Полина дочитала и остановилась, подняла глаза.

– Я вернулась назад, чтобы напомнить вам, как все начиналось, – сказала она. – Прежде чем вы броситесь оглашать свои инквизиторские вердикты. Помните эпиграф: «Мне отмщение, и Аз воздам»? Что хотел сказать автор, какое напутствие давал нам, читателям?

– Не суди, да не судим будешь? – Ленц ласково посмотрел на Полину, она отвела глаза, быстро заговорила:

– Михаэль прав, это слова апостола Павла из «Послания к Римлянам»: «Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Ибо написано: «Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь».

– Что является логическим продолжением позиции непротивления злу, – продолжил Ленц. – Возлюби врага своего! Миссия истинного христианина – любовь! Карать предоставь Господу.

– Или наоборот. – В дверях стоял директор, Полина не заметила, когда он вошел. Герхард, в овечьем свитере грубой вязки и мордатых резиновых сапогах, напоминал исландского рыбака. – Дело в том, что Павел сам цитирует эту фразу, первый раз она встречается в «Последней песне Моисея», в части «Второзаконие» Ветхого Завета и имеет более суровый смысл, а именно: «Меня оскорбили, и я отвечу на оскорбление».

– Автор призывает к мести? – с хитроватой наивностью спросил Ленц. – Мы про Толстого говорим, да?

Герхард улыбнулся, провел ладонью по скуле, Полина заметила, что он не брился сегодня, а проступившая щетина оказалась совсем седой, белой, как соль.

– Настоящий писатель не кормит читателя готовым блюдом, он дает нам все ингредиенты и сообщает кулинарный рецепт. Настоящая литература – это не харчевня фастфуд, где даже и жевать почти не надо, лишь проглотить.

– Так что, выходит, одну и ту же книгу можно трактовать по-разному?

– Хорошую, да! – Герхард уверенно сунул руки в карманы, вышел на середину класса. – Если это не инструкция для газонокосилки, книга должна заставлять наши мозги шевелиться, нашу душу работать. Западная цивилизация, в инфантильном желании не утруждать себя ни в чем, уже наполовину мертва. Правительство наивно усмотрело для себя выгоду в лени своих граждан, принялось развлекать их. Даже новости превратили в веселое шоу, иногда жуткое, иногда умильное, но никогда не скучное.

Директор зло усмехнулся:

– Скука – страшная сила! Скучающий человек начинает думать, у него появляются мысли, он анализирует и делает выводы. Человек скучающий есть человек мыслящий! Но именно такой человек западной цивилизации и не нужен, с таким слишком много хлопот.

Голос директора стал жестким, Герхард больше не улыбался. Полина видела, как класс постепенно подобрался, с лиц исчезли ухмылки. Его слушали.

– Сегодняшний американец похож на пиявку, – брезгливо сказал Герхард. – Он присосался к большому экрану телевизора, или к среднему дисплею компьютера, или к маленькому экрану смартфона. Что ж его там так заворожило? Математическая задача, хитроумная шарада, научный трактат, ниспровергающий ошибочную теорию? Нет. Или, может, он изучает иностранный язык, какой-нибудь испанский, чтоб прочесть Сервантеса в подлиннике? Или разбирает этюды Фишера? Или изучает документы комиссии о причинах последнего финансового краха? Нет! Нет и нет!

Директор звонко ударил кулаком в ладонь.

– Нет, – сказал он тихо. – Он смотрит, как Снуки из Нью-Джерси ест третье пирожное подряд и жалуется на депрессию, которая вызвана тем, что она весит три центнера и ее никто не любит.

При слове Нью-Джерси Полина испытала привычную неловкость. Как при упоминании семейного порока.

– Или там показывают уморительного терьера, которому отрезали задние ноги и приделали вертлявые колесики и как теперь потешная автопсина гоняет забавных утят по двору. – Герхард шел между рядов, говорил, внимательно вглядываясь в лица. – Еще очень смешно смотреть, как шимпанзе курит, затягивается, кашляет до упаду. Это тоже очень смешно.

Директор замолчал, Полина видела его прямую спину, затылок и сжатые до белых костяшек кулаки. В тишине прогремел звонок, никто не пошевелился. Эхо отзвенело в коридоре, и снова стало тихо.

– Это лицо современной цивилизации. – Герхард развернулся, устало пошел к доске. – Изменить глобальный ход событий мы не можем. Но мы можем и должны оставаться людьми. Здесь, в Данциге.

Директор взглянул на Полину, она растерянно опустила глаза, делая вид, что ищет что-то в классном журнале.

– А начинать нужно здесь, в классе, – уже обычным голосом сказал Герхард. – На уроке литературы. Прошу продолжать, мисс Рыжик.

И директор, бухая сапогами, вышел из кабинета.

Второй час занятий начался с сюрприза. Обсуждали образ Анны, ученики горячились, спорили, Полина их не прерывала, воздерживалась от комментариев. Неожиданно Хильда Эммерих, угрюмо молчавшая до сих пор, подняла руку и встала.

– Все, что вы тут говорили, – она оглядела класс, – полная чушь.

Указательным пальцем она поправила очки.

– Анна страстно любит Вронского? – с мрачным торжеством спросила она. – Анна не может жить без своего сына? Анна жертвует всем ради своей любви, она бросает вызов бездушному свету, ибо не может состоять в браке с холодным, циничным карьеристом-мужем. Анна глубоко чувствующая, страстная натура.

Хильда взглянула на Полину. Потом на притихший класс.

– Где вы это все вычитали? В какой книге? – она усмехнулась. – Я так, интересуюсь, потому что Толстой такого не писал.

Тут заголосили все сразу, Хильда высокомерно поглядывала сквозь толстые стекла очков, не вступая ни с кем в пререкания.

– Она – королева! Это ж какая женщина! – кипятилась медсестра-Шарлотта, толкая Ленца в спину. – Чего молчишь? Скажи ей!

– Зачем? У Хильды Эммерих в стальной груди вместо сердца жестянка с гвоздями, – снисходительно ухмыльнулся Ленц. – Какой смысл говорить о любви с роботом?