Валери Тонг Куонг - Простишь – не простишь

– Да я бы его…

– Вот-вот. Мать как взвоет, как закричит: «Не дождетесь! Не отдам вам сына! Мужа довели, сволочи, а этого не получите!» Ревьмя ревела. Так мы и узнали. Потом уж все нам растолковала подробно. Про самоубийство, про то, что ты один вышел в люди, а нас ей спасти от проклятого завода не удалось. Винилась перед нами, а я ей: «Ма, ты чего? Куда нам было деваться? Где бы ты денег взяла на переезд? Ты тут вообще ни при чем». Это наша жизнь, жалеть не о чем, да и поздно. Назад не воротишься, не выучишься, как ты. Знаешь, мы по молодости лет на тебя дивились: «И охота Лино над книжками корпеть, в библиотеках гнить, лучше бы кайф ловил вместе с нами!» Ведь знать не знали, как папа умер. А за сиротами никто не смотрит, мы и радовались, гуляли от души. Свободные как ветер, пустились во все тяжкие. Ты вставал ни свет ни заря, волочил пуды книг. Мы же дрыхли в свое удовольствие. Все на свете проспали. Ты и не пытался нас растолкать, заметь! Ладно, чего уж там! По-разному сложилось, вот и все. Зато мы того гада спихнули. Представляешь? Сплотились, ощетинились, сжали кулаки. Злые как черти. Собрали подписи, опросили свидетелей, связались с профсоюзом. Борьба в шестидесятые принесла плоды. Рабочий класс – великая сила! Весь завод встал. Не было еще закона о моральном ущербе, но издеваться над собой мы не позволили. Подлого засранца выкинули с волчьим билетом. Тут такой праздник был! Все на улицах плясали, веселились как бешеные. Отомстили мы за отца. Не сидели сложа руки.

– Почему же вы мне не сказали? Я бы тоже…

– Шутишь, что ли? – вдруг рассердилась Симона. – Ты же не заглядывал. Когда мы в последний раз говорили по душам, а? Не вспоминай, не было такого. Плевать тебе на нас. Еще до брака забегал раз в сто лет на минуточку. Только по делу. Матери звонил, предупреждал: «Я сейчас не могу говорить, мне некогда!» Посидеть с нами, расспросить о нашем житье-бытье не нашел времени. Мы тебе не ровня. А на свадьбе чего устроил? Или с подарками этими дурацкими? Мы давно взрослые, что ж ты-то с нами тайной не поделился? Думал, ты всех умней? Оберегал нас, убогих? Скажи уж честно!

– Я хотел как лучше…

– Благими намерениями вымощена дорога в ад.

Мобильный загудел: эсэмэс от Жанны.

«Марго здесь нет».

Симона перевела дух, успокоилась.

– Все, не будем ссориться. Кто старое помянет… Ты расскажи лучше про сына, что с ним? Дети важней всего.

– Мчался на велосипеде и упал. Если б ты его видела, Симона!

Буря налетела, все разметала, ничего не оставила. Пустыня. Проклюнется ли что-нибудь? Бог весть. Ужасная черепно-мозговая травма. Выздоравливает он медленно, соображает с трудом. Не ходит, почти не говорит. Ужасная трагедия. Полная деградация. Хаос.

– Жаль его! И вас с женой жалко. Чем я могу помочь?

– Пожалуйста, позволь повидаться с мамой.

– Ты у меня спрашиваешь позволения? Боишься, не разрешу?

Дверь в конце коридора приоткрыта. Я снял ботинки, вымыл руки, на цыпочках вошел. Белоснежные простыни. На столе – бинты, лекарства, мази. Медсестра из соседней больницы поставила маме капельницу.

Мама лежала, отвернувшись к стене. При взгляде на ее обритую голову, трогательную, хрупкую, будто фарфоровую, у меня сжалось сердце. Только надо лбом оставался легкий венчик серых седых кудряшек. На шее и плечах проступили голубоватые вздувшиеся вены.

Я приблизился. Мама дышала тяжело, с тихим присвистом. Меня потрясло, насколько меньше она стала. Словно бы съежилась, сжалась в комок от пережитого потрясения. Осторожно, с бесконечной нежностью, грустью, жалостью и любовью я взял ее за руку, погладил каждый пальчик, поцеловал в висок. Кожа просвечивала насквозь. Боже, какая мама красивая! Милая моя, маленькая, совсем старенькая… Я зашептал ей:

– Мамочка, это я, Лино, прости меня, я пришел посидеть с тобой, обнять тебя. Мама, ты меня слышишь?

Она медленно-медленно повернула голову, глянула на меня светлыми прозрачными глазами, приоткрыла рот, затем издала долгий глухой жалобный стон. Я не мог понять, ответ ли это или бессознательный ропот.

Придвинул к постели стул, сел рядом, прижался щекой к ее груди.

Я вдыхал терпкий сладковатый запах, целовал один за другим ее пальцы.

Опять загудел мобильный.

Эсэмэска от Жанны.

«PS: Мило научился ходить».

Я положила конверты на стол в гостиной. Надо же, пришли одновременно. Результат пункционной биопсии и свидетельство об установлении отцовства по ДНК.

Ответы на вопросы жизни и смерти.

Рудольф захотел сдать анализ и настоял на своем. Испугался страсть! Еще бы, столько лет строил семейный храм, и вдруг он рухнет из-за минутной слабости – да-да, именно так он назвал наш пылкий жестокий роман. Нашел в Интернете адрес, все разузнал, вручил мне прядь своих волос и ватную палочку, пропитанную слюной. Быстренько с нами разделался, ничего не скажешь! О судьбе Маргерит не задумался ни на секунду. Ничуть не боялся меня оскорбить, задеть. Важны только он, его жена и дети. Взял с меня слово, что буду молчать, если результат окажется положительным.

– Не бойтесь, мы уж как-нибудь все по-тихому уладим. Хоть знаю твердо, не я отец. Не могло такое случиться. Это Жак или кто другой. Вы не обижайтесь, но в ту пору у вас в одном месте свербело. Простите за грубость.

Протянул мне сто евро, захотел поучаствовать .

Само собой, я не взяла.

Поскорее меня спровадил, беспокоясь лишь об одном: как бы Маргерит к нему не нагрянула…

Окажись на моем месте другая, она бы сгорала от любопытства и сразу вскрыла конверты, верно?

Ну а я не стала торопиться. Любой ответ непоправимо изменит мою жизнь. Поделит ее на две части: «до» и «после».

По ночам я никак не могла уснуть. Воспоминания о Рудольфе теперь не будоражили меня, а вымораживали.

Я была слепа! Погналась за миражом и увязла в зыбучих песках.

Где Маргерит? Как там моя дорогая Селеста?

Вчера мы говорили по телефону. Со мной она по-прежнему суховата, лапидарна, однако я уловила в ее голосе неподдельную радость: Мило с каждым днем все лучше. Он понемногу оживает, ходит сам, улыбается, говорит. Ей большего и не нужно, Селеста счастлива.

А я даже поздравить ее не смогла, хоть понимала, что новость чудесная.

– Алло! Мама, ты меня слышишь? Ты где? Куда ты пропала?

Хороший вопрос. Я пропала и сама не знаю, где оказалась. Брожу вслепую, натыкаюсь на глухие стены одиночной камеры. Дверей нет, окон нет, сбежать невозможно. Ловушка – само совершенство, мое лучшее изобретение. Теперь она захлопнулась.

– Мама, ответь! Ты меня слышишь? Скажи хоть что-нибудь! Маргерит нашлась?

Судя по всему, Лино ей ничего не сказал. И я не решалась открыть ужасную правду. Селеста мне не простит! Она будет в шоке и, прежде всего, упрекнет меня в черствости. Маргерит не хватало любви – и это всецело моя вина, не спорю. Хуже того, Селеста себе не простит, ведь она ничего не замечала все эти годы…