Фрэнк Сарджесон - Избранное

К тому же в эти военные годы щедро платили за любую случайную работу — о таком прежде нельзя было и мечтать, только вот денег всегда в обрез, и если вдруг умудришься проколоть велосипедную шину и не наскребешь на проезд в автобусе — прощай заработок, а казалось, до него рукой подать. После одного из таких злоключений ему и пришла в голову мысль написать письмо самому себе; правда, поначалу он с трудом надписал своим неразборчивым почерком — левой рукой — конверт и сунул в него старый ненужный клочок бумаги, и лишь позже его осенило: вложи он в конверт послание, которое потом с удовольствием прочтет на досуге, и после ухода почтальона будет уже не так тяжело и пусто на душе. И хотя сначала он никак не мог придумать, о чем же написать самому себе — ну разве что о погоде,— читал он эти строки с необъяснимым, жгучим любопытством и с радостью думал о том, что ни одна живая душа не догадывается, кто автор этих посланий.

Но вот развитие войны неожиданно остановили — техническим устройством, которое само таило в себе любые неожиданности,— и добровольные службы мигом распались; «овчинные дамы» вновь предались бриджу, маджонгу [35] Популярная китайская старинная игра. и заботе о собственных мужьях (изредка укоряя себя, как они могли вообразить, что близится конец света и все это потеряло цену); и конечно, золотая осенняя пора Денди тут же сменилась жестокой нескончаемой зимой, только весны после нее уже не жди. Огромный космический кот накинулся на планету и, того и гляди, сыграет с этим мышонком презлую шутку.

Прелесть тайного общения с самим собой была открыта, но, прежде чем насладиться ею всласть, следовало решить одну задачу. Война вновь напомнила о себе, но уже по-другому: настала пора «восстановления», что значило, например, среди прочего поиск жилья для вернувшихся с войны героев, то есть почти всех, кто служил в армии. Само собой, Денди в их число не входил. Более того, участок, на котором стоял его домик (обветшалая лачуга, названная инспектором «жалкой бородавкой»), понадобился строителям, и он получил по почте уже не собственное, милое сердцу письмо, а требование покинуть дом. Но новость эта не ошеломила его — он и сам уже без всяких официальных бумаг понял: в этом пригороде ему уже не «восстановиться».

Все переменилось. Он больше не «бедный, милый Денди» для своих друзей и приятельниц — их самих изменила война: постаревшие, утомленные, озабоченные и дороговизной, и нелегкой задачей накормить вскопавшего огород поденщика, и еще бог весть чем. Теперь они обращались к нему куда официальней: «О, Денди Хьюроуд», и уже не считали своим другом — к чему лишние головоломки, да еще неразрешимые. А что до молодых — они выросли в одночасье,— Денди восхищался их юной привлекательностью и деловитостью издалека, так как сразу понял: одиноким лучше быть поосмотрительней — для человека его лет молодые небезопасны. Прежнего почтальона (не прошло и недели с его ухода на пенсию, как он стал местной знаменитостью — под тяжестью жениных покупок испустил дух прямо на улице) сменила юная толстушка в шортах, да таких коротких, что он всякий раз гадал: да есть ли они вообще, особенно когда она ехала на велосипеде. При виде этой особы в памяти сразу всплывали мальчишеские приключения в деревне и еще с грустью вспоминались давным-давно забытые романы Томаса Харди. Денди обычно предлагал девице чаю и печенья, и та, откинув со лба прядь волос, отвечала, что не против; и вот теперь он ради этих безыскусных, непринужденных бесед принялся сочинять письма каждый день, с благодарностью размышляя: судьба нет-нет да и ниспошлет утешение старым и одиноким. Только все это стариковские выдумки. Однажды, рассказывая девушке, что в дни его молодости откровенную беседу женщина могла принять за недвусмысленное предложение, Денди нечаянно положил руку на ее голое колено. И возмутила его вовсе не пощечина (в конце концов, считал он, любая женщина вправе защищаться от слишком напористой атаки), а брань, недостойная добродетельной женщины ни при каких обстоятельствах. Да, понятия сей девицы явно не вызывали уважения: она разболтала повсюду об этой истории, которая касалась только их двоих, и тут же в округе его стали считать мерзким старикашкой.

А теперь еще его выселяли из дома, остается одно — взять да и уехать из пригорода. Приятели выражали искреннее сожаление, а приятельницы, особенно те из них, что были небезгрешны (да еще догадывались, что теряют его навсегда), просто не могли сдержать слез. Что ж, в конце концов… Только непонятно было, расстроило ли это самого Денди. Никто ведь не догадывался о его тайне — тайне, что сулила удовольствия все более и более утонченные. Кое-кто пытался у него выспросить, где он думает поселиться, но Денди отвечал уклончиво.

Свои пожитки он повез ранним утром, накануне того дня, когда должен был приехать бульдозерист и в пять минут сровнять с землей дом, в котором он прожил столько лет; Денди сложил их на валявшийся у обочины прицеп-развалюху (удобная штука вроде ручной тележки, только вот дышло неказистое и тяжелое), впрягся в повозку и окольной дорогой двинулся в путь. Одолев пять миль, к полудню он добрался до окраины города. Необычайно довольный, выгрузил вещи и заперся в четырех стенах: здесь уж никто его не тронет — только плати за этот летний домик (так гласило объявление), на самом деле бывший сарай на задворках большого дома, чудом уцелевшего в районе, отданном на откуп промышленникам. Хорошо, что ни один из прежних знакомых не знает его нового адреса.

Денди приготовил себе чай, полчаса отдохнул, а потом достал ручку, чернила и начал писать себе письмо.

А десять лет спустя, дописывая очередное послание самому себе, Денди уронил голову на стол и так и умер с пером в руке.

Хозяйка не могла им нахвалиться: такой был чудесный человек, никого не беспокоил, в чужие дела не лез, за квартиру платил исправно, только вот в гости никто к нему не ходил.

А когда в газете появился коротенький некролог, ни один из его прежних знакомых — из тех, кто еще был жив,— не догадался, что речь идет о нем. По ошибке его назвали Ленардом Гуроудом.

После Денди не нашли никаких документов, только огромную кипу почтовой бумаги, густо исписанной мелким почерком — такой почерк порой говорит о близорукости; письма отослали в библиотеку: вдруг они представляют какую-то ценность? Но едва ли не все послания были написаны вкривь и вкось. Прочесть их оказалось почти невозможно. Тем не менее, судя по всему, предки Денди были среди основателей Британской империи: один дед был адмиралом, другой — генерал-майором, отец — капитаном на флоте. Но все это лишь по словам самого Денди: ни имен, ни географических названий в письмах не было.