Фрэнк Сарджесон - Избранное

— Мы заставим их за это заплатить, ма,— говорит он.— Ну а с жеребцом просто случайность. В конце концов, это ж естественно.

Мое правило — живи и жить давай другим, говорит он.

— Тебе хорошо рассуждать,— возражает миссис Дэйли,— тогда не ты сидел на кобыле.

— Верно, ма. Но ты ж осталась цела, так чего расстраиваться?

В конце концов, многим маломощным хозяевам приходится пускать свою животину пастись где попало, если кормить нечем. Вот научились бы маори чтить Священное писание, было б от них меньше неприятностей.

Они все еще пили чай, и вдруг старшая миссис Дэйли заявляет — отличная собралась компания, только двоих не хватает.

— Где, скажите на милость, ваш Джонни? — спрашивает она.

И прибавляет — мол, совсем забыла сказать кое о чем, про что услышала на днях, и просто понять не может, как раньше не слыхала. Оказывается, этот Джонни завзятый пьянчуга. И надо же, сколько лет это скрывал! Но одна женщина (она живет ниже по реке, а ее муж служит на Железной дороге) минувшим летом пошла собирать ежевику. И воротилась домой почитай ни с чем, перепуганная до полусмерти. Из-за этого самого Джонни. Он был с бутылкой, и это бы еще ладно, бывает, только вытворял он невесть что, всякий бы напугался. Рубаху скинул, голый до пояса, размахивает бутылкой и вроде как пляшет.

Вы только представьте, миссис Макгрегор, на что он был похож, да еще в своих башмачищах! Понятно, бедная женщина со страху разроняла всю ягоду, сколько насобирала, и воротилась ни с чем. Нет, миссис Макгрегор, на вашем месте я бы глядела за ним в оба. И…

— Ну-ну,— говорит Джек,— будет тебе, ма. Не забывай, что сказано в Священном писании.

— А еще, я считаю, тут за столом не хватает Седрика,— продолжает миссис Дэйли.— Но ведь он всегда был непоседа, перекати-поле, верно я говорю, миссис Макгрегор? И знаете что? Не пойму я, отчего бы вам не сделать еще один большой его портрет. Я хочу сказать — новый. Вот к нам бродячие фотографы раза два в год уж непременно заглядывают, а Седрик в последний раз, как я его видела, совсем был не такой, как на этом портрете. По-моему, вам бы нужно хорошее фото на память, вдруг вы больше его не увидите, а он ведь у вас единственный. Сто лет дома не был, а уж раз и нынче не явился, так, может, и вовсе не вернется, ничего удивительного. Хотя, если б и вернулся, будь он мой сын, я знаю, что бы я сделала — стребовала бы с докторов, пускай удостоверят, что он не в своем уме. Может, большого толку от этого и не будет, да хоть у вас на душе полегчает. По крайности будете знать, на каком вы свете. И…

— Ну-ну, ма,— говорит Джек.— А кстати, сколько времени?

Миссис Дэйли заявляет — к часам миссис Макгрегор у нее нет никакого доверия. Джек говорит — что бы там чьи часы ни показывали, а нам пора.

— Пошли, Айда, лапочка,— говорит он.— Дай я возьму тебя под ручку, и пойдем полюбуемся на цветы миссис Макгрегор.

Дэйв со стариком остались одни, и на лице старика заиграла обычная его усмешка, глаза блеснули.

— Да,— говорит он,— рано или поздно молодой парень вроде тебя непременно даст себя окрутить. Как все мы, грешные.

Его прерывает визгливый хохот старшей миссис Дэйли. Она наткнулась на немытую хозяйкину посуду и созывает всех полюбоваться.

Старик не обращает внимания на крики. Открыл очечник и потянулся за газетой.

А ну, что там насчет забастовки портовиков?

Луна еще не поднялась над горами, но по белой пемзовой дороге можно уже идти не вслепую; а там, где пемза твердая, шаги отдаются звонко, хотя звук почему-то больше ощущаешь, чем слышишь. Лесистая сторона долины сплошь черна, только на самом гребне макушки деревьев тронуты светом, и небо над ними так сияет — ни одной звезды не разглядеть. А на расчищенном склоне трава побелена луной, будто заиндевела, и еще того белей рассыпанные по ней пятнышки — это, как всегда в лунные ночи, пасутся овцы. Пока Дэйв не дошел почти до лощины, он, оборачиваясь, видит свет в окне Макгрегоров, и словно бы оттуда еще доносятся в чутком воздухе летней ночи голоса. И хоть он опаздывает к Эндерсонам, но опять и опять останавливается. Больше из-за Джонни. Там, наверху, в их лачуге, Джонни одиноко лежит в темноте лицом к стене; Дэйв повторяет себе, что ничем он тут не может помочь, и все равно будто какая-то сила тянет его вернуться.

Но вот дорога сворачивает в обход лощины, и все становится по-другому. Голосов больше не слышно, и очень темно, высокий, крутой откос заслонил сторону долины, освещенную луной. Откос тоже эхом откликается шагам, кажется, и от него исходит таинственный гул. Днем Дэйв замечал — тут много росянки, мелкого растеньица, которое питается насекомыми; а сейчас все усеяно светляками, слабое сияние еле различимо, будто сквозь туман. Кажется, будто вступил в иной, незнакомый мир, думает Дэйв. Остановишься — и разом смолкнет откос, шагнешь — и вновь отзывается эхо, будто всегда радо с тобой поговорить, но только на языке, который ты разучился понимать. А внизу шумно бежит речка, и оттуда тянет холодом; и где-то в лесу ухает филин. Дэйв остановился еще раз — и уж больше не останавливался. В таком странном мире, подумал он, надо либо идти вперед, либо повернуть обратно. Так ли, эдак ли, а уносить ноги… или уж надо быть таким вот Седриком.

Седрик, боже милостивый! — сказал он, ему ответило эхо, он вздрогнул и ускорил шаг.

Когда обогнешь лощину, не так уж далеко до участка Поруа. Опять засиял лунный свет, и дорога уходит от речки ему навстречу. Днем здесь больше солнца, и пемза дороги рассыпалась в пыль, ноги тонут в ней, шагов совсем не слышно; и оттого, как только различаешь впереди тусклый свет, уже можно расслышать и пение, и звон гитары.

Судя по звукам, в доме Поруа вечеринка с пивом, а через несколько минут видишь и подтверждение: вблизи ворот грузовик и две легковушки; одна из них только наполовину свернула с дороги, это отличная закрытая машина, лунный свет поблескивает на покатом ветровом стекле. Но и теперь, совсем близко, шум сборища почти не становится громче, потому что дом закупорен наглухо, похоже, окна изнутри завешены одеялами. Только догадываешься, что там, в доме, светло.

Но пение слышно, и гитару слышно, и притопывают в такт; Дэйв стоит в тени большой машины и слушает. Какая-то народная песня, он не знает ее названия, нежная и печальная; и поют ее маори так, что еще пронзительней печаль, но ничуть не меньше нежность. Хотя, может быть, это еще и потому, что сам ты неприкаянный, да притом в такую вот ночь, думает Дэйв. Он уже готов уйти, но вдруг дверь настежь, и он — в полосе света. Он заторопился, хочет ускользнуть, но поздно — едва шевельнулся, с порога кто-то кричит:

— Haere mai! [8] Добро пожаловать! (маори) ; здесь: поди сюда!

И еще голоса подхватывают: