Фрэнк Сарджесон - Избранное

В участке опять было ничего — из-за жратвы. Когда фараон пришел за подносом, я спросил, что будет дальше: мне он с самого начала показался приличным человеком, так оно и вышло — он задержался и много мне всякого рассказал и объяснил.

— Тебя туда увезут,— говорит.— Может, на такси, а может, в «черной Марии».

А когда я спросил, как там, он сказал, что толком не знает, но думает, что, пока меня не приговорили, обходиться со мной будут нормально.

— Ну, меня не приговорят,— сказал я, но он только пожелал мне удачи и пожал руку.

«Черная Мария» приехала за мной только под вечер. И сопровождающие больше на солдат смахивали, чем на полицию, а со мной туда еще одного типа запихнули, и даже повернуться негде было, потому что весь фургон они заставили ящиками со всякой всячиной для тюрьмы, и меня посадили прямо позади шофера, где было окошечко, и я видел, по каким мы улицам едем. И нас не прямо в тюрьму повезли, а покатили по проспекту и остановились перед мясной лавкой и загрузили в фургон ящики с мясом, только, на мой взгляд, годилось оно больше для собак. Но пока мы ждали, я поглядывал в окошечко, и, провалиться мне, вдруг прямо на меня Мэгги идет! И остановилась, чтобы через улицу перейти, посмотрела налево, направо — ну прямо в окошечко заглянула! На самом-то деле она, наверное, ничего увидеть не могла и глядела всего секунду, но мне как-то не по себе стало.

Правда, больше мы никуда не заезжали и покатили прямо в тюрьму. А она далеко за городом, и только прибыли на место, как нас поставили выгружать ящики. Потом отвели внутрь, записали фамилии, намазали пальцы какой-то черной дрянью, сняли отпечатки и отослали в большой зал, сплошь в металлических дверях по стенам, где нас обоих заперли, но поодиночке.

Вот так. Только я успел выглянуть сквозь решетку и увидеть, что смотреть там не на что — бетонная стена да полоска неба над ней,— как мне принесли горбушку хлеба и кружку чая. После участка мне это не слишком-то понравилось. Потом зажгли свет, и, чтоб не думать, я взял детективный журнальчик, который там валялся. Но рассказы все были про всяких уголовников и, по-моему, сплошное вранье, а на настоящую жизнь и не похоже вовсе. Я бросил журнальчик и начал ходить по камере. Только я вам сразу скажу: там во всех дверях глазки, чтоб подглядывать. Наружу не посмотришь, но, если не зевать, всегда можно заметить, если кто к глазку с той стороны прилип. И в первую ночь я как раз на дверь уставился, когда кто-то подошел и открыл глазок, а я сразу спросил, нельзя ли мне немножко вазелина геморрой смазать. И легавый у глазка сказал, что выяснит.

Конечно, я больше к случаю придрался, чтоб с кем-то поговорить, но геморрой у меня и правда разболелся. А пока я ждал, то подумал, не почитать ли обрывок Библии, и, черт меня подери, сразу наткнулся на историю про Иосифа и его разноцветную одежду. Отличная, кстати, история, очень она мне понравилась, но я еще не кончил, как свет погас, а я остался в темноте, и вазелина мне, вижу, не дождаться. Ну, я подумал, что пора ложиться, а все, кто по соседству был заперт, то же самое вроде бы подумали, потому что я услышал, как их кровати скрипят.

Может, из-за этого скрипа, но только я не заснул. Скрипят и скрипят, так что я подумал: наверное, они все, как и я, тут в первый раз. И тут я задумался, отчего человек сходит на эту дорожку и попадает за решетку. Ведь все они там, за железными дверьми, были же когда-то, как и я, просто ребятишками. И я начал вспоминать, как я был малышом. И вспомнил, как зарабатывал пинка, потому что залезал в бочку с гнилыми фруктами — стояла такая у ворот рынка в городишке, где мы жили. И еще я вспомнил, как папаша возвращался домой пьяный, а мы, ребятишки, выйдем утром, а он валяется на грядке с луком чуть не нагишом. И много всякого мне вспоминалось, так что про Терри с Мэгги я почти не думал. Никак у меня из головы не шли все, кто был там заперт вместе со мной, потому что их кровати до утра скрипели.

Я обрадовался, когда рассвело, потому что, я уж говорил, какую бы ты ночь ни провел, утром все по-другому выглядит. Тут, слышу, начали двери отпирать, встал и натянул штаны, а когда все двери отопрут, положено из камеры выйти и ждать снаружи, пока мимо целая процессия проходит. Сначала выливаешь горшок в жбан, потом берешь с подноса миски с овсянкой и тушенкой, а под конец кружку тебе дополна наливают чаем из другого жбана. Только в первое утро я и глотка не съел: может, по-их-нему это и овсянка, но только не на вкус. Да и чай по вкусу не очень-то узнаешь, но я не буду подробно про тюрьму рассказывать. Почти ко всему привыкаешь быстро, а если не ешь, то у тебя живот подводит, а потому лучше все-таки есть — и скоро ты уже всю миску выскребаешь. И может, в первое утро у меня кусок в горло не лез потому, что я все думал: а вдруг они меня и на весь день одного запрут? И еще я начал опять беспокоиться за Терри. Очень меня грызло, как у него с наличными, и я только одного хотел: чтоб они отдали мне его письмо, если он напишет. Но вышло, что я зря терзался.

Скоро двери опять отперли, и нас вывели во двор посреди бетонных стен, и я обрадовался, потому что все-таки компания, хотя надзиратель и орал, чтобы про свои дела мы никому ни гугу. Но и без этого у всех хватало про что потолковать, только на солнце стало так жарко, что мы все набились под навес, устроились на асфальте, и пошли разговоры, такие же, какие ведут ребята, которые заросли расчищают или шоссе чинят за пособие по безработице. Ведь все были в нормальной одежде и, как я понял, тоже ждали суда, хотя некоторые были из приговоренных — их переодели, чтоб в фургоне в город отвезти, в больницу.

Ну да я уже говорил, что про тюрьму распространяться не стану: пробыл-то я в ней только пару-другую недель, а про все и не расскажешь.

Ни в первый день, ни во второй письма я от Терри не получил и уже почувствовал, что еще немного, и мне так скверно станет, как еще не бывало. А тут еще по ночам не сплю, все слушаю, как кровати скрипят, и уж бояться начал, что совсем свихнусь и не миновать мне сумасшедшего дома. Но тут пришло письмо. Как гора с плеч! Терри писал, держись, носа не вешай и в голову ничего не бери, потому что он все уже устроил, хотя с залогом ничего не вышло, но еще пробует, и, может, тут ему тоже повезет. А под конец добавил, чтоб я не беспокоился, если он больше писать не будет, потому что все устроено как надо («как надо» он подчеркнул), и о нем я чтоб не беспокоился, у него все будет отлично.

Ну, пока мне полегчало, я сел писать ответ: какой он замечательный друг и как я ему благодарен. А в письмо я вложил записочку для Фанни. Сказал ей, что вот я уехал на пару недель и поручаю ей приглядывать за Терри. «Уговори мамашу, чтоб она ему иногда давала поесть». И добавил еще про денежное дерево — будто я наверняка знаю, что оно любит маленьких девочек, которые помогают другим людям. Особого толка я, правда, не ждал, но почему не попробовать? И еще я приписал в конце вопрос, научила ли она попугайчика новым штукам.