Герман Кох - Звезда Одессы

— Что, опять сидишь и надираешься? — раздался у меня над ухом голос тестя.

Я не слышал, как он вошел, и вскочил, в ответ на что он разразился громким хохотом.

— Да сиди, сиди, — сказал он. — Я всегда говорил, что лучшее средство от гриппа — двойная доза коньяка.

Марсел Вринд принадлежит к тем людям, которые больше радуются собственному присутствию, чем присутствию других. Это чувствуется по его манере пожимать руку несколько сильнее, чем нужно, словно с целью подчеркнуть, что, несмотря на преклонный возраст, он все еще пребывает в добром здравии, и по тону голоса, или, лучше сказать, по манере медленно сплетать между собой слова и фразы — при долгих паузах между ними у собеседника никогда не возникает иллюзии, что во время этих пауз его можно перебить.

— Мы опять пережили такое… — сказал он, плюхаясь на софу рядом со мной. — Ты не поверишь…

И он завел один из нескончаемых анекдотов о французском виноградаре с трактором, который помог тестю и теще притащить настоящую местную черепицу, чтобы соорудить пристройку к их летнему домику. Теперь весь фокус заключался в том, чтобы слушать вполуха, но не упустить смысл анекдота; с течением лет я все больше совершенствовался в этом искусстве слушания вполуха.

Я узнал, что виноградарь, предлагая свои услуги, вовсе не стремился получить плату и что тесть и теща были самыми крупными покупателями безэтикеточных бутылок с его вином. Между тем вторая половина моего внимания была обращена на экран телевизора, где человек, выигравший в лотерею красный «опель-астру», принимал поздравления от ведущего. Победитель, мужчина лет тридцати с небольшим, при галстуке и в желтом пиджачке, похоже, был искренне рад, выиграв такую уродливую машину: через приоткрытую дверцу он махал рукой жене, сидевшей на трибуне, и поднимал вверх большой палец. У жены были каштановые кудряшки, собранные на макушке наподобие гнезда цапли или аиста; она, если такое вообще было возможно, казалась еще уродливее «опеля».

— Это вино гораздо лучше того пойла, которое продается здесь в супермаркетах, — послышался голос тестя рядом со мной. — И знаешь почему?

«Потому что в нем нет консервантов», — мысленно ответил я и отрицательно покачал головой.

— Потому что в нем нет консервантов, — сказал тесть.

К своему ужасу, я увидел, что он вынимает видеокамеру из черной фотосумки, которую я, очевидно, не заметил раньше. Потом он сполз с дивана и опустился на колени перед телевизором; на задней стороне камеры болтался проводок.

— Ты знаешь, куда это втыкают? — спросил тесть, поднимая кверху штырек от проводка.

— Понятия не имею, — ответил я.

Пока что единственным светлым моментом стал разбитый нос Ивонны, но для целого вечера этого было слишком мало. Последним, что я хотел бы видеть, было видео с тестем и тещей, снятое в их летнем домике в Дордони.

Я переключился на другой канал, где люди возлагали цветы на тротуаре и зажигали свечки — наверное, в память об очередной жертве «бессмысленного насилия». Не испытают ли они большее удовлетворение, спросил я себя, если отправятся к дому, где живет семья преступника, и перебьют окна, а потом, например, устроят пожар; не послужит ли это более ясным сигналом для исполнителей «бессмысленного насилия», и не помогут ли они тем самым предотвратить другие случаи «бессмысленного насилия»?

Я смотрел на обтянутый коричневыми вельветовыми брюками зад тестя, обращенный теперь ко мне, а сам тесть, все еще стоя на коленях, искал на задней панели телевизора место, куда можно воткнуть конец проводка. Видеокамера лежала рядом с ним на полу — я мог вытянуть ногу и одним прицельным пинком временно вывести аппарат из строя, но тут в комнату вошел шурин вместе с Ивонной, моей женой и тещей: очевидно, до тех пор они были на кухне и болтали о всякой всячине.

Объективно говоря, Дана Вринд-Гудхарт принадлежит к таким тещам, которые умеют превратить жизнь зятьев в ад. У нее сильно помятое, но приветливое лицо, которое, несмотря на возраст, излучает безудержную энергию и жизнерадостность; однако многие, включая пишущего эти строки, на близком расстоянии от такой энергии и жизнерадостности вскоре начинают испытывать неудобство или даже чувствовать себя лишними . Ты как будто пасуешь перед ней, когда надо проявить инициативу. Можно сказать, что теща в полной готовности стоит у двери, когда другие только ищут свою обувь и одежду. «Идем мы, в конце концов, или нет? — кричит она своим приятным голосом. — Я жду уже целый час».

— Привет, мой мальчик, сиди-сиди, — сказала она мне; я даже не успел выпрямиться. — Больной не должен двигаться.

Чувствуя, как теща проводит по моему лицу легким пушком своих помятых щек, а потом касается моей кожи сухими губами, я обменялся взглядами с женой.

— Ты потерял очки или просто так выделываешься?

Последние слова теща адресовала своему мужу, который, по-прежнему стоя на коленях, наполовину забрался под телевизор; видимо, он только что нашел гнездо для своего проводка, поскольку изображение на экране замигало, потом почернело и наверху появился зеленый квадратик со стрелкой, обозначающий видеоканал.

Вскоре пошли первые кадры: трактор поднимается на заросший холм; три бурые коровы пасутся за колючей проволокой; штабель черепицы у грунтовой дороги, — а тесть меж тем вылез из-под телевизора и нажал какие-то кнопки на видеокамере. Черепица, бурые коровы и трактор снова пронеслись перед нами в обратном порядке, причем трактор ехал задним ходом. Возникло изображение тещи — она стояла в цветастом фартуке за кухонным столом, заставленным стеклянными банками для консервов, и выливала что-то задом наперед из кастрюли; через запотевшее окошко проникал тусклый свет, не дававший разглядеть, что именно это было.

Тесть нажал еще какую-то кнопку; изображение задрожало и почернело, на экране появились искоса поглядывающие дикторы новостей на АТ5, местном амстердамском канале. Звук был негромким, а на заднем плане виднелась фотография ночной улицы, обсаженной деревьями. Между деревьями висели красно-белые ленты. Под фотографией жирными прописными буквами было написано: убийство.

— Когда все усядутся поудобнее, — сказал тесть, — можно начинать сеанс.

Ночная улица на экране пришла в движение: полицейские в форме и в штатском ходили кругами и наклонялись, поднимая что-то с тротуара. На улице стояли несколько полицейских машин и «скорая помощь» — все с выключенными мигалками.

— Подвинься немножко, — сказала жена, легонько толкая меня в плечо.

Перед телевизором встала Тамар, держа блюдо с довольно темным тортом — по его внешнему виду было не понять, что внутри.

— Кто хочет кусочек, говорите, — сказала Тамар. — Бабушка сама испекла.