Array Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 11

Да, народ в массе своей поддерживает президента. Во всяком случае поддерживал до отмены льгот. Среди причин и относительная стабильность — результат высоких цен на нефть, и боязнь перемен, и апатия, то, что учёные определяют термином «пассионарный надлом», и традиционный российский менталитет (помню сюжет ещё ельцинских времён: телевизионщики спрашивают деревенскую бабусю, за кого голосовала. «За Ельцина». — «Почему?» — «Так он же президент», — изумляется старуха. «Ну а за другого бы проголосовали?» — продолжают допытываться репортёры. «Будет президентом — проголосую», — невозмутимо ответствовал «глас народа»).

На результат работает и множество других факторов, о большинстве которых писано-переписано. В данном случае речь не о народной поддержке, а о том, зачем Путин предпочёл и н с ц е н и р о в а т ь эту поддержку, вместо того чтобы опереться на реальную.

Скорее всего сказался эффект системы, по мере выстраивания начинающей жить по своим законам. То, что обыденному сознанию представляется а л о г и з м о м, оказывается её внутренней логикой. Система «Путин» зиждется на принципе м о н о п о л и з а ц и и — всё и вся должно быть под контролем. С этой точки зрения народное чувство — искреннее, но изменчивое — представляется з а в е д о м о н е н а д ё ж н ы м. Сегодня поддерживают президента — а завтра? И как отнесутся к назначенному им преемнику? Похоже, именно так рассуждала команда, обслуживающая систему. И предпочла не рисковать, положилась на привычный административный ресурс.

Наверное, можно предложить и другие объяснения. Да они и прозвучали в свободной прессе. Как бы то ни было, обществу, согласившемуся играть по правилам, установленным властью, эта самая власть навязала и г р у б е з п р а в и л.

В результате собравшиеся насладиться о б щ е й победой («Путин — наш президент») пережили шок. С одной стороны, очевидно глубокое разочарование в перспективах демократизации российской жизни. На вопрос Аналитического центра Юрия Левады «Сколько времени понадобится для того, чтобы в России установился прочный демократический строй»? 18 процентов респондентов ответили: «Этого никогда не будет», 8 процентов сказали: «Более 50 лет», 13 процентов назвали срок «от 10 до 50 лет», 23 процента полагают, что процесс займёт 10–20 лет, и только 10 процентов оптимистов, которым всё нипочем, считают, что «Россия уже стала демократической страной» («МК», 12.03.2004).

С другой стороны, общество, пережив период «романа» с властью, сдвигается к оппозиционности. Если в 2000 году только 47 процентов опрошенных считали, что «в России нужны оппозиционные партии, движения, которые могут оказать серьёзное влияние на положение в стране», то осенью 2004 года — всего через несколько месяцев после фактически безальтернативных выборов — такого мнения придерживались уже 66 процентов(«Известия», 2.11.2004).

Как это нередко случается, хитроумные затеи политтехнологов Кремля дали совсем не тот эффект, на который они рассчитывали. Думали, что отладили идеальную машину для воспроизводства власти, проводя испытания в благоприятных условиях, когда показатели реального волеизъявления и «нарисованные» данные более или менее совпадали. Однако «урок рисования» не остался незамеченным. И со стороны общества, и — что ещё опаснее — со стороны Запада. Глава делегации ПАСЕ по наблюдениям за выборами в России Рудольф Биндиг сразу после оглашения результатов заявил: «…На этих выборах отсутствовали состязательность различных кандидатов и выражаемых ими политических позиций» («Независимая газета», 16.03.2004).

Чего стоит объективность западных наблюдателей, показал пример Украины. Но он же продемонстрировал: от мнения Запада нельзя отмахнуться.

Кремль решил упредить события. На заседание Центризбиркома, где проходил рутинный «разбор полетов» (обсуждали случаи явных фальсификаций), нагрянул глава президентской администрации Дмитрий Медведев. Вешняков как раз призывал своих подопечных считать голоса честно, а те — по свидетельству корреспондентов — понимающе улыбались.

Кремлёвский посланец разрушил атмосферу всеобщего благодушия. «Может, есть резон подумать об усилении уголовной ответственности за фальсификации на выборах?» — начал он свою речь. Улыбки в зале мигом погасли. Мастера двойной бухгалтерии не понимали, чем недовольно высокое начальство: ведь все спущенные сверху проценты выписаны тютелька в тютельку. А глава администрации между тем перешёл к сути: «На опыте целого ряда стран видно, что неспособность власти оперативно и полно представить населению результаты выборов может быть источником политической нестабильности» («МК», 1.07.2005).

Разомлевшую от летней жары чиновную мелюзгу враз обдало зимним ветром с Майдана. Так вот в чём дело! После Киева, Тбилиси, Бишкека ситуация изменилась. Кардинально. Власть может нарисовать себе любые проценты. Вопрос не в этом. Как заставить общество поверить и принять нужный начальству результат? А если не поверят — как уговорить, запугать, заморочить людей, чтобы они отсиделись дома, не вышли на улицы?

«Оранжевая революция» — как бы к ней ни относиться (моё отношение известно!) — подвела черту под целой эпохой. Выборные махинации, на которых держалась власть на постсоветском пространстве, с т а л и о п а с н ы д л я с а м о й в л а с т и.

Вряд ли Россия станет исключением. Триумфальный итог — результат избирательной двухходовки 2003–2004 годов — скорее всего обернётся большими проблемами для режима на следующих выборах. Сколько бы голосов ни получила власть, результат почти наверняка будет поставлен под сомнение.

Уроки прежних кампаний могут стать решающим аргументом. Так, махинации Кучмы в 1999-м рикошетом ударили по Януковичу в 2004-м. От самого донецкого преемника немногое зависело: доверие к власти было подорвано…

Повторение киевского сценария вполне возможно в Москве. Поучительно: эта малоприятная перспектива открывается перед Путиным в момент наивысшего торжества созданной им системы.

Стояли последние летние дни.

Сорвавшееся с ветки яблоко на границе ночи уже перекатывалось из августа в сентябрь. Меркла трава по буграм. Легко, без боли осыпался лист из желтеющих и еще зеленых крон.

По опыту недавнего своего крестьянствования мы с женой знали, что основная работа — уборка урожая — еще только начинается, еще только подготавливаются места для свала, переборки, хранения и, значит, застолье наше успеет состояться. Но мы ошиблись. Жизнь убыстряла шаги не только в городе, но и в селе. Ранние весны тянули за собой и ранние осени с их тяжкой — до полдня — свинцовой росой, с продолжительными дождями и легкими заморозками, так что к нашему приезду на огородах уже кипели уборочные работы — косили ботву, относили ее на край огорода или на одну из борозд, освобождая другие для распашки, подкапывали вилами концы грядок.