Array Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 11

— Сбегай… Жива она?

Расторопный малышок мигом скрывается за кустом шиповника и скоро возвращается назад.

— Жива-а-а!

— Снеси ей поесть.

— Не хот-ца.

— Да ладно, снеси! Вечером буду козу доить — молочка тебе налью. Снеси! У бабушки печка нынче не топилась, дыму не было… старенькая… Старых уважать надо…

Иван Иваныч великодушно соглашается на уговоры.

Через минуту баба Лена выносит ему из дома узелок с чашкой горячих щей, куском хлеба и несколькими помидорами, и мальчик отправляется по назначению.

Через несколько пустырей, через куст одичавшего шиповника слышно, как бухает он там голой пяткой в закрытую дверь:

— Баба Поля! Я тебе поесть принес!

Ответа бабы Поли не разобрать — только легкое подобие голоса долетает до нас.

Возвращается Иван Иванович с тем же непочатым узлом.

— Дома она?

— Дома, — отвечает недовольный пустой работой мальчик и возвращает ношу бабе Лене.

— А что ж она не взяла ужин?

— Сказала — не надо.

— Почему?

— Сказала — уморилась, ложку не может поднять. Лучше, сказала, завтра принесите позавтракать.

— Барыня!

Утром, пока дотапливалась печь, баба Лена сама понесла ей завтрак.

На обратном пути ее неожиданно окружила стая бродячих собак, чьи хозяева при отъезде побросали их на произвол судьбы. В руках ни палки, ни камня — один головной платок, в котором носила завтрак своей подруге. Утробно поскуливая от голода, собаки — одна другой страшнее, пять оскаленных морд — почти без брехни сомкнулись вокруг нее. Ни отбиться с пустыми руками, ни убежать. Закричи — кто услышит? Не помня себя, бросила им скомканный комом платок — налетели они на него, начали рвать его и метать, вырывая друг у друга, — а сама, чуть жива, боком, задом, шаг по шагу запятилась за крапиву, за куст шиповника и кое-как скрылась с их бешеных глаз. Пока собаки клубились в голодной агонии, скатившись под гору, она, не чуя ни рук, ни ног, прибежала домой.

— Что случилось?

— Собаки… — еле продохнула она.

Когда я, вооружившись железным штырем, добрался до того самого куста шиповника, где на нее напала собачья свора, сколько ни смотрел вокруг — не нашел ни платка, ни лоскутка от него. Куда все подевалось? Пока стоял, опасливо оглядываясь, воображение металось по кустам крапивы, по изодранной когтями земле, едва успевая за вскипевшим в памяти рычанием грызущихся собак. Видение было таким ярким, что в ноздри тотчас шибануло запахом разгоряченной псины, в уши — надрывным хрипом и визгом. Придорожные кусты раздвинулись и расплылись, как тени, взор мой и слух выступили за черту деревни, за окружные поля и косогоры, и примерещившийся собачий рык выкатился из души наружу, в окружающее пространство, и охватил всю мою истерзанную родину, всю Россию с ее жалкими остатками разоренных сел и деревень. Вместо оскаленных собачьих морд проступили в воздухе с той же собачьей алчностью, с брызгами ядовитой слюны холеные морды неугомонных врагов Отечества — от Наполеона и Гитлера до современного кагала забугорных и доморожденных, пригретых Москвою граждан мира, с их нескрываемо-хищными катехизисами, смысл которых сводится к одному — урвать от России хоть какую поживу, нанести ей хоть какой ущерб.

Вспомнился Тютчев:

По большим праздникам ходят житеевцы в «храм» — на пустой, заросший бурьяном бугор из битого кирпича, где стояла когда-то церковь во имя Иоанна Предтечи. Здесь они крестились, принимали причастие вместе с родителями, венчались, исповедовались. На великой пасхальной неделе ходили с молитвами по дворам вместе с батюшкой, дьячком и сторожем, носили большую икону на расписных рушниках и у каждого дома громко пели «Христос Воскресе», собирали целые корзины яиц, которые потом запекали в печке и пользовались ими — всегда свежими — более месяца. Здесь они когда-то — жизнь назад — в последний раз виделись со своими мужьями перед их отправкой на войну, здесь они молили им царства небесного и покойного местушка после получения похоронок.

Здесь незримая стена их душевного преткновения.

Взорвали церковь — волной того взрыва снесло и всю деревню.

Помня, в какие часы справляются в храмах праздничные службы, они подолгу выстаивают здесь перед чистым небом и воображаемым иконостасом. Помолившись — поговорят, поговоривши — снова помолятся, пропоют вполголоса какой-нибудь с детства заученный «святой стих». Они знают, к кому приходят, перед кем стоят, на кого надеются. До настоящей действующей церкви им уже не добраться своим ходом — и здоровья нет, и дороги вокруг деревни позаросли травой, а помолиться, покаяться в чем-нибудь, остояться душой и мыслями можно и здесь, на чистом воздухе, перед чистым небом. Бог един, и он, как говорит баба Лена, не весь в храме. Земля на этом месте тоже не простая — освящалась когда-то перед строительством Божьего дома, так что и здесь для собственной пользы не грех побыть.

Дух Божий дышит где хочет.

— У женщины обворовали дом. Не жалеет она украденные вещи, посуду, тряпки, — говорит баба Катя, — а жалеет иконы, самое дорогое. Без них, говорит, дом опустел, страшно заходить…

Сколько лет знаю этих людей — никто из них никогда не выразил проклятья тем, кто разорил их святыню. Бог дал, Бог взял, Бог еще даст!.. Неисчерпаемы наши залежи терпения!

Читаешь книги по истории — все полно народного участия, народного гуда, народной воли.

Теперь — все тихо, мертво, скрытно. Живую шумную жизнь загнали, как малую речку, в бетонную трубу, в телефонные провода. Теперь воля ее протекает в изоляционном покрытии из кабинета в кабинет, из города в город, сверху вниз.

За длинный век своего крестьянствования насмотрелись, натерпелись житеевцы всякой власти и поняли, наконец, что самая верная, самая безобманная власть — власть собственная, домашняя, первобытная, от своего ума и таланта. Ни кнута со стороны, ни окрика. Сам и себе, и труду своему хозяин. Всякая другая власть — власть посторонняя, не от закона, как считают законники, а от верхнего человека, ею владеющего, и характер у нее один: «не делай своего хорошего, делай мое плохое». Умный руководитель — умная власть, и наоборот. Будь здесь, в Житеевке, своя власть, такого разорения не случилось бы. Мужики знали, что когда делать, как беречь трудовую копейку. А то сколько их тут, хозяев на чужое добро, поменялось за последнее время! Были и из Козельска, и из Калуги, и из Москвы, а картина одна — из деревни хлеб да мясо, а в деревню текст указа, квитанции да права человека. Поди, погуляй, коли гвоздь пятку точит!..