Array Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 07

Цельная сложность бытия — зрительная, музыкальная, словесная («цветущая сложность», как говорил Константин Леонтьев) — всегда была дивной тайной, которую пытались разгадать и выразить Рембрандт и Моцарт, Рублёв и Шекспир, Мусоргский и Пушкин.

Но роковая особенность талантов, творивших в ХХ веке, заключается в том, что многие самые одарённые из них были изначально поражены сатанинским вирусом скепсиса, распада, апостасии. Однако, в отличие от Глазунова, они по-своему были предельно бесстрашны, доходя в «разъятии музыки» до самого дна. Никто из них не избежал этого эпохального соблазна: ни Пикассо, ни Сальвадор Дали, ни Маяковский, ни Марк Шагал, ни Томас Мур, ни Диего Ривера. Каждый из этих или им подобных закомплексованных суперменов шарахался в объятья к кому угодно — к фашистам, к анархистам, к троцкистам, к сионистам, к коммунистам и т. д. Жажда скороспелой и обязательной прижизненной мировой славы заменяла им всем жажду истины. Но если у патриархов модернизма в творчестве ещё присутствовал какой-то «честный поиск», то у их преемников всё выродилось в откровенное массовое искусство и в «прозрачный бизнес». Одновременно всех персонажей этой творческой породы объединяло мировоззрение, которое с ошеломляющей откровенностью выразил в 1935 году Пабло Пикассо:

«Нужна тотальная диктатура… диктатура художников… диктатура одного-единственного художника… чтобы… уничтожить очарование, уничтожить историю и всю остальную кучу хлама. Но здравый смысл всегда побеждает. И нужно прежде всего совершить революцию против него».

В патриархальные времена такой путь художника назывался просто: «продал душу дьяволу», «подписал с ним договор кровью» — всё, как в «Фаусте» Гёте или в «Портрете» Гоголя. Сегодня такими наивными и простодушными аргументами ничего не объяснить. Нужен другой язык, которым, как никто другой в конце ХХ века, владел Георгий Свиридов:

«Искусство нашего века несёт большую ответственность за то, что оно настоятельно и талантливо проповедовало бездуховность, гедонизм, нравственный комфорт, кастовую, интеллигентскую избранность, интеллектуальное наслажденчество и ещё того хуже: упоённо воспевало и поэтизировало всякого вида зло, служа ему и получая от этого удовлетворение своему ненасытному честолюбию, видя в нём освежение, обновление мира. Всё это, несомненно, нанесло огромный вред человеческой душе…».

Впрочем, в «России распятой» есть немало замечательных страниц.

Прежде всего это скорбное повествование о великой ленинградской блокаде, которая стала и моей трагедией. Родители Глазунова похоронены на Серафимовском кладбище, а мой отец, умерший от голода в феврале 1942 года, — на Пискарёвском.

Нельзя без волнения читать письма, посланные одиннадцатилетним мальчиком своей умирающей матери в Ленинград из новгородской деревни Гребло.

Полны чистой и печальной правды его воспоминания о сиротской жизни среди крестьян этой деревни.

Подлинностью суровой эпохи дышат страницы дневников двоюродного деда художника — генерал-лейтенанта Ф. А. Григорьева.

И конечно же, интереснейшее чтение представляют главы «России распятой», в которых речь идёт о великих русских и европейских художниках, о сущности искусства.

Я жалею лишь о том, и даже раскаиваюсь, что когда в 1996 году первая книга «России распятой» публиковалась в журнале, мы с моим заместителем Геннадием Гусевым, не выдержав «торга» с Глазуновым, его истерического напора, его артистического шантажа, иногда сдавались и позволили ему на страницах «Нашего современника» опубликовать две-три пошлые и лживые сплетни о советской эпохе.

Впрочем, именно после таких яростных идеологических споров мы решили публиковать главы из «России распятой» в конце журнала, после его последней страницы, в виде приложения, как бы показывая читателям, что мы во многом не согласны с автором. И всё равно чувствую себя перед читателями виноватым.

Не могу в заключение не процитировать отрывок из пролога к монументальному первому тому книги «Россия распятая»:

«Говоря о предательстве, я имею в виду самую страшную суть этого понятия: когда человек, а мы говорим о художнике, предаёт в силу тех или иных обстоятельств самого себя.

Предательство страшно тем, что художник, попирая святые и незыблемые истины творчества, перестаёт быть художником, меняя на чечевичную похлёбку свой Божий дар… Предательство — когда художник, изменяя себе, на деле становится рвущейся к карьере и материальным благам проституткой. Предательство — это продажа вдохновения…».

Всё ведь понимает однако…

Вторая половина июля 1941 года выдалась для защитников Смоленска исключительно трудной. Не хватало всего — маршевых подкреплений, оружия, боеприпасов, горючего и продовольствия. На рассвете 15 июля ударные соединения 3-й танковой группы Гота прорвались в район Ярцева со стороны Духовщины и перехватили шоссейную и железную дороги Смоленск — Москва, важнейшие коммуникации обеспечения наших войск, сражавшихся под Смоленском. Главные силы 16-й, 19-й и 20-й армий генералов Лукина, Конева и Курочкина оказались в полукольце. Окончательно прервалось их боепитание.

Ближе к полудню 16 июля ударные соединения 2-й танковой группы Гудериана сломили сопротивление заградительных отрядов 16-й армии, батальонов милиции и районных истребительных батальонов народного ополчения на подступах к городу и со стороны Михновки ворвались в Смоленск. Взорванные по приказу коменданта гарнизона полковника Малышева мосты через Днепр не позволили противнику с ходу захватить и северную часть города.

Но к исходу 20 июля, под прикрытием плотного артиллерийского огня, подразделения автоматчиков 29-й моторизованной дивизии все же форсировали Днепр ниже Нового моста и выбили передовое прикрытие 129-й стрелковой дивизии генерал-майора Городнянского с территории Тихвинского кладбища, аэродрома и городского рынка.

Все попытки командарма 16-й армии генерал-лейтенанта Лукина, возглавившего по приказу Главкома Западного стратегического направления маршала Тимошенко оборону Смоленска, восстановить исходное положение и тем более вернуть центральную часть города по левобережью так и не удались. Но бои в Смоленске не утихали ни на один час.

На рассвете 25 июля члену Военного совета 16-й армии дивизионному комиссару Лобачеву позвонил член Военного совета Западного фронта корпусной комиссар Лестев и сообщил, что к ним в штаб прибыла группа известных писателей, корреспондентов центральных газет «Правда» и «Красная Звезда». Они выразили желание непременно побывать на передовой. Главком Западного стратегического направления маршал Тимошенко решил направить их в 16-ю армию, в Смоленск, поскольку противник был отброшен от автомагистрали Смоленск — Москва. Вскоре в армейский штаб у деревни Жуково, в тринадцати километрах от Смоленска, приехали из Касни Михаил Шолохов, Александр Фадеев и Евгений Петров. Лобачев тут же представил писателей командарму. Генерал Лукин поздоровался с гостями, напомнил автору «Тихого Дона», что десять лет назад он командовал в Харькове той самой 23-й Усть-Медведицкой пехотной дивизией, боевые действия которой на Южном фронте в годы Гражданской войны красочно описаны им во второй книге.