Array Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 07

На следующий день, когда стемнело, сияющий повар забежал к нам: он договорился со своим чешским руководством, что на время пути до Киева возьмёт себе разнорабочую для чистки картофеля, якобы беженку-киевлянку, которая хочет вернуться домой. О детях не было произнесено ни слова, нас — не было! Мама от счастья не знала, что и делать, как благодарить этого удивительного человека. Выправил маме чех-повар и «аусвайс», то есть пропуск для проезда в вагоне-кухне до Киева. Работники кухни отвели нам отдельное, теперь уже настоящее купе. Мы, дети, были тише воды, ниже травы: о нас знали только работники кухни. И когда бывала проверка немцами, к нам прибегал молоденький чех, возивший паркет, и мама прятала нас в багажных ящиках нижних полок. К счастью, проверки бывали только на крупных узловых станциях или в районах активного действия партизан. Что такое «партизаны», мы тоже тогда не знали. Это было третьим новым словом после слов «война» и «эвакуация».

Недели через две состав достиг Киева. Поезд прибыл ночью, что очень обрадовало наших спасителей. Мы незамеченными вышли из вагона. Прощание наше с чехами было непередаваемым, благодарность мамы — беспредельной!

Такой пустяк — 200 километров, без денег, с пятилетним ребёнком! Но ведь как награда — родной Коростень, наша милая хата! Добирались мы, как бы теперь сказали, автостопом. Мама недаром выросла у железной дороги: она прекрасно ориентировалась в населённых пунктах, а где бывали сбои, вспоминала пословицу: «Язык до Киева доведёт»; правда, нам нужно было до Коростеня. Недели через три мы вступили в наш родной Коростень.

Города как такового, по сути, не было: центр и военные городки были почти полностью уничтожены. Остались одноэтажные окраины.

В центре города, в полуразрушенном здании Дворца пионеров находились управа и биржа труда. А на площади у дворца — огромное кострище и высоченный столб наподобие телеграфного. Вся управа, как и в Тростянце, была увешана объявлениями и приказами. Кроме привычных для нас по Тростянцу объявлений (смерть, смерть, смерть!) здесь были и новые: одно призывало «пострадавших от советской власти» зарегистрироваться, второе — сдать немедленно радиоприёмники и всю советскую литературу. За неисполнение второго — тоже смертная казнь. К советской литературе были причислены и А. С. Пушкин с Т. Г. Шевченко: они в прилагаемом перечне подлежащих сдаче авторов значились первыми. Вот тут-то мы и поняли назначение огромного кострища, которое ещё тлело: сдаваемые книги сжигались! О назначении же высоченного столба терялись в догадках.

Поняли позже, увидев одно из любимых развлечений немцев: этот столб обмазывался дёгтем. На вбитых на вершине столба гвоздях вывешивались «призы»: старые сапоги, ботинки, какое-то тряпьё. Мальчишек заставляли влезть на столб и сорвать «приз». Сытые фашисты гоготали над совершенно вымазавшимся в дёгте мальчишкой! Воистину, очень интеллектуальное развлечение! Только для нас, низшей расы, почти скотов.

По пути следования к нашему дому мы должны были пройти всю центральную улицу, перейти переезд через железную дорогу и — по боковым, окраинным улицам — на нашу милую, пыльную улицу Петровского! Дойдя до переезда, мы натолкнулись на то, что вызывало ужас в Тростянце: помост и три виселицы! Этот порядок, оказывается, действовал на всей оккупированной территории! Это страшное место мы пробежали, невзирая на усталость. Мама успокаивала нас, что наш дом далеко и видеть мы ничего не будем…

Нашу хату мы застали почти не разрушенной: только были выбиты все стёкла (вместе с рамами), вывернуто несколько брёвен из стены, выходившей на железную дорогу, была сброшена с петель входная дверь. Но самое мерзкое было в самой хате: её использовали как общественный туалет! Весь двор и огород были в воронках: следы попадания бомб и снарядов. Было начало апреля, земля уже почти прогрелась, нужно было срочно заравнивать её раны, чтобы что-нибудь посадить.

Но сначала — жильё! Все дружно выносили на улицу содержимое дома-туалета, мыли, драили. Мама находила в разрушенных зданиях куски стёкол, сохранившиеся рамы и ремонтировала наш дом…

Вообще скотство «цивилизованных» европейцев-немцев было неописуемым.

Почти возле дома на обочинах железной дороги стояли странные сооружения: «парковые скамейки» длиной метров 5–6, со спинками. Под каждой «скамейкой» — ров. Очень скоро мы поняли назначение этих «гениальных» сооружений: это были пресловутые «ватерклозеты», то есть туалеты на воздухе! Немцы, нимало не стесняясь того, что мимо проходят старики, женщины и дети, справляли свою нужду средь бела дня! Сидя с комфортом, очень часто с газетой в руках, немцы оживлённо беседовали. Иногда в руках у немца была и губная гармошка, и, не отрываясь от основного занятия, он играл!

Нас, детей, это ежедневное омерзительное скотство немцев возмутило: у каждого мало-мальски умеющего бегать ребёнка появилась рогатка. Стреляли из-под вагонов по голым задам фашистов «лётками» — согнутыми вдвое гвоздями! Пока разъярённый немец натягивал брюки, ребят под вагонами и след простывал. Иногда стреляли залпом — эффект был ещё ярче: мы расширяли наши познания в немецком языке! Взбешённые немцы орали: «русише швайне» (русская свинья), «русише шайзе» (русское дерьмо) и так далее. Очень рискуя, дети ликовали: скоро мы почти отучили немцев справлять нужду на виду у всех…

Много страшного и мерзкого принесла с собой немецкая оккупация, но самой трагичной оказалась участь евреев, населявших до войны наш город.

Особенно мы были потрясены гибелью наших соседей — евреев Мардаров. В доме напротив жили две еврейские семьи: Суходольские и Мардары. Суходольские, как и мы, эвакуировались и успели проскочить в глубь страны. И вернулись домой после войны. А у Мардаровой незадолго до войны умер муж, и четвёртого ребёнка она родила в мае 1941 года, будучи уже вдовой. Все дети были мал мала меньше. Она решила остаться.

В один день немцы всю семью вытолкали на улицу, которая уже была запружена толпой евреев: в нашем Коростене, по довоенной переписи, было 57 % евреев. Мардариха, протягивая соседям младенца, умоляла взять его. И руки потянулись. Но немец выбил ребёнка из рук матери, и колонну погнали дальше. Ребёнок погиб, его затоптали люди, сами того не ведая!

Евреев согнали на окраину города, где уже были вырыты рвы. Предварительно раздев всех почти догола, выстроили вдоль рва и открыли пулемётный огонь. Это место и по сей день называется «еврейский окоп».

Но, пожалуй, лучше было погибнуть сразу, как те евреи, чем удостоиться участи русской девушки Жени Шупаликовой, о страшной судьбе которой я хочу здесь рассказать.

Наша улица в небольшом украинском городке Коростень — окраинная. Застроена домиками (точнее, украинскими хатами, зачастую крытыми соломой), утопающими в зелени садов. Совсем рядом — огромный фарфоровый завод, славившийся своим фарфором ещё с царских времён.