Array Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 05

Был ли страх у мальчишек-лейтенантов? Было бы глупо отрицать, что у нас возникало такое чувство.

Человек — не робот. В определенных ситуациях, а на войне тем более, чувство страха присуще и солдату, и генералу. Однако есть более сильное и глубокое чувство — чувство долга, патриотизма, осознание необходимости защитить, спасти своих родных и близких от большой беды. И это помо-гало воину преодолевать страх, делать свое солдатское или лейтенантское дело.

Лично я испытывал неприятные чувства во время авианалетов, обстрелов, пулеметной трескотни, когда пули, казалось, свистят у твоего уха (хотя если пуля просвистела, то это уже не твоя пуля — «свою» пулю не услышишь). Но больше всего я боялся, что после команды: «Вперед! В атаку!» кто-нибудь из моих подчиненных поднимется из окопа или траншеи раньше меня, командира взвода и одновременно парторга роты, и солдаты могут подумать, что я прячусь за их спины.

Лейтенанты не были безрассудно бесстрашными, готовыми без раздумий идти на бессмысленную смерть. Страх побеждала не столько пропаганда политработников, сколько воспитание нашей молодежи за все годы советской власти…

СЕМЕНОВ: Мы наступали в 1943 году на Смоленщине, немцы отходили ночью, оставляя прикрытие. Их отступление всегда сопровождалось пожарами в селах и деревнях. Если нам удавалось сбить прикрытие, то мы двигались вслед за немцами ночью, пока не напарывались на их подготовленную оборону.

Вот так, двигаясь за немцами ночью, наш батальон вступил в село и спустился по довольно крутому откосу на луг, кое-где покрытый зарослями кустарника. Впереди застрекотали немецкие крупнокалиберные пулеметы, так называемые «МГ». Комроты отдает команду: «Вырыть ровики», а я отдаю свою команду: «Минометы к бою, расстояние между стволами три шага, направление на запад, в сторону пулеметного огня, дальность стрельбы 400 метров».

А какую еще можно было отдать команду, когда чуть-чуть рассветало? Пехота окопалась почти рядом, метрах в 60–70. Интервалы между минометами были, конечно, малы, да и направление на запад было условным.

Стало рассветать, весь луг застелил густой туман, и впереди, где-то высоко над туманом, появились неестественно большие фигуры немцев. Комроты говорит: «Лейтенант, комбат приказал открыть огонь в поддержку пехоты». «Хорошо, — отвечаю, — сейчас попугаем фрицев». Бить по немцам всей ротой, не имея представления об их позициях, было верхом глупости, но комбат мог обвинить комроты в невыполнении приказа, а может быть, и в трусости. Отдаю команду: «Первый взвод, минометы к бою, дистанция первому 450, на два градуса влево, второму 400 прямо, третьему 450 метров, на два градуса вправо, по три мины беглый огонь!». Через несколько секунд раздались разрывы наших мин, приглушенные висящим туманом, как ватой. Фигуры немцев пропали. Ко мне подошел командир второго взвода Сергей Дощицин и спрашивает: «Ты что, отдавал команду как в артиллерии — на веерную стрельбу?». Комроты говорит: «Фрицы попрятались, пехотинцы довольны, дай еще огонька». Уже без всякого энтузиазма отдаю команду: «Первый взвод, прицел прежний, по одной мине, огонь!». Туман как-то быстро рассеялся, стало светло, осеннее солнце пригревало. Но было не до романтики — мы оказались в широкой лощине. Впереди, метрах в 400, лощина оканчивалась крутым откосом, на котором просматривались немецкие ячейки, были видны каски солдат с пулеметами, но огонь они не вели, стояла какая-то неестественная тишина. Трудно было представить более неудачное расположение минометной роты: на виду у противника, в досягаемости пулеметного огня. Метрах в ста от нас в редком кустарнике заняла позиции батарея сорокапяток, которая стала прямой наводкой вести огонь по немецким ячейкам.

Сергей Дощицин спрашивает у меня: «Что будем делать?» — «Сматываться, — отвечаю. — Мы как на ладони у немцев. Огонь нельзя вести с такой позиции: всех покосят из пулеметов или раздолбает артиллерия». Комроты слышит наш разговор и отдает команду: «Окопы отрыть в полный профиль!». В это время немцы накрыли батарею сорокапяток, заржали раненые лошади, артиллеристы попрятались в щели.

Отдаю команду: «Минометы на вьюки, занять позицию за домом в деревне». Надо было только видеть, с какой скоростью рота снялась и побежала вверх по откосу в деревню. Я двинулся шагом за бежавшей ротой. И здесь немцы накрыли огнем уже покинутые наши позиции.

Вдруг у меня по правой ноге будто пробежал электрический ток. Я упал как подкошенный. Лежу, страха никакого нет. Ко мне подбежал мой помкомвзвода, лег рядом, спрашивает: «Лейтенант, что с тобой?» — «Зацепило, — отвечаю, — наверное, сильно, не могу встать». Он пытается бинтом из индивидуального пакета перевязать мне правую ногу. Появился санинструктор, и они вместе с помкомвзвода потащили меня к ровику.

К вечеру десятка два раненых, в том числе и меня, положили на повозки и по булыжной дороге повезли в тыл. И вот здесь на какое-то время я почувствовал страх: летят несколько «лапотников» — вражеских пикирующих бомбардировщиков — и целятся прямо в повозки. Возницы и раненые сползли со своих мест и залегли: кто в кювет, кто подальше, в кусты. Смотрю: один «лапотник» пикирует прямо на меня. Думаю: «Сейчас бомба угодит в меня, а я даже пошевелиться не могу».

Все, однако, и на сей раз обошлось более или менее благополучно.

После госпиталя я оказался в другой дивизии и стал командиром взвода связи. Самым запоминающимся событием в этот период стал для меня бой, который мы вели с колонной немцев, прорвавшейся через Вильно. Ночью фашисты численностью в несколько сот человек скрытно прошли через передовые позиции полка на запад и были обнаружены часовыми прямо у НП (наблюдательного пункта). А здесь находилось всего человек пятнадцать! И они в кромешной тьме атаковали двигающуюся по дороге плотную людскую массу. Если бы эта колонна контратаковала нас, в живых на НП никого бы, пожалуй, не осталось…

БЕЛЯЕВ: А вот мое первое ранение не было столь драматичным. Я был ранен во время обстрела немецкой артиллерией позиции нашей минроты, которая огнем поддерживала пехотинцев. Я стоял у ровика, и осколок от разорвавшегося снаряда угодил мне в ногу. Если бы я спрыгнул в окоп, то не был бы ранен. Как я уже говорил, после непродолжительного пребывания в дивизионном медсанбате (примерно, недели две) я вернулся в свою роту, хотя еще прихрамывал.

Контузило же меня при следующих обстоятельствах. Ноябрь 1943 года. Наша 11-я гвардейская армия уже в составе 1-го Прибалтийского фронта. Бои, в основном позиционные, шли юго-западнее Великих Лук. Однажды бой был настолько интенсивным, что мы, минометчики, израсходовали весь боекомплект, а подвозить мины нам не успевали. По приказу комбата был израсходован даже «НЗ» — по 6 мин на каждый миномет. После этого нас, минометчиков, вместе с пехотой посадили на танки, которые пошли на прорыв. Впервые я надел каску. Мы устроились на танках кто как мог. На броне вроде тепло, и за башней, казалось, безопасно. Но это так только кажется тем, кто не ходил в атаку на боевых машинах. Наш танк подорвался на мине, и нас всех с брони смело взрывной волной. Я упал и головой обо что-то ударился. Пришел в себя в медсанбате. В голове шум, я стал плохо слышать. Спасла меня каска. Если бы не она, я непременно разбил бы голову. Сравнительно быстро я стал поправляться и вскоре был отпущен в свой полк…