Мишель Уэльбек - Платформа

– Ах вот как! И чем же он занимается? – поинтересовался я.

– Врач, – Лионель немного нахмурился. – Конечно, со мной у нее такой жизни не будет.

– Зато у тебя гарантия от безработицы, – приободрил я его. – Таиландцы все мечтают о государственной службе.

Он посмотрел на меня с недоверием. Между тем я говорил сущую правду: слова «государственная служба» оказывали на таиландцев гипно­тизирующее воздействие. Правда, в Таиланде все чиновники коррумпи­рованы; они не только имеют гарантированную работу, но еще и богаты. У них есть все.

– Что ж, счастливой ночи, – пожелал я ему и направился в бар.

– Спасибо, – отвечал он, краснея.

Сам не знаю, что это я вздумал играть в знатока жизни; видать, ста­рел. Таиландочка внушала мне некоторые опасения: эти девчонки с се­вера нередко очень красивы, но, к сожалению, слишком хорошо пони­мают это сами. Проводят целые дни перед зеркалом с полным сознанием того, что их красота сама по себе представляет материаль­ную ценность, и в результате становятся капризными и никчемными. С другой стороны, в отличие от европейской модницы, Ким не могла знать, что Лионель отнюдь не супермен. Основные критерии красоты универсальны – это молодость, отсутствие увечий и общее соответст­вие нормам данного вида. Критерии дополнительные расплывчаты и относительны; девушке другой культуры в них трудно разобраться. Экзо­тическая девушка – хороший выбор для Лионеля; пожалуй, наилучший. Короче, я сделал для него что мог.

Я сел на скамейку с бокалом «Сент-Эстефа» в руке и стал смотреть на звезды. 2002 год ознаменуется вхождением Франции в европейский ва­лютный союз, а кроме того, чемпионатом мира по футболу, президент­скими выборами и другими событиями, широко распропагандирован­ными в средствах массовой информации. Скалы вокруг бухты подсвечивались луной; в полночь, я знал, ожидается фейерверк. Через несколько минут ко мне подошла Валери, села рядом. Я обнял ее и поло­жил голову ей на плечо; я почти не видел ее лица, но ощущал ее запах, осязал кожу. Когда вспыхнул первый залп фейерверка, я разглядел на ней зеленое полупрозрачное платье, то самое, которое она надевала год назад на Кох Пхи-Пхи; она поцеловала меня в губы; я испытал такое чув­ство, будто мир перевернулся. Чудесным образом и совершенно незаслу­женно мне предоставлялась возможность начать сначала. В жизни крайне редко нам дается шанс исправить прошлое – это противоречит всем законам. Я сжал Валери в объятьях, и мне захотелось плакать.

Лодка скользила по бирюзовым просторам, и мне не нужно было беспо­коиться о том, что я сделаю в следующую минуту. Мы выехали очень ра­но и направлялись к острову Майа, лавируя между выступающими из во­ды коралловыми рифами и известковыми скалами. Некоторые из них имели форму кольца с лагуной посередине, в которую можно было про­плыть по узенькому каналу, проточенному в камне. В лагунах стояла не­подвижная изумрудно-зеленая вода. Лодочник глушил мотор. Валери смотрела на меня, мы сидели молча, неподвижно; текли минуты в пол­ной тишине.

На острове Майа он высадил нас в бухточке, окруженной высокой каменной стеной. У подножия скал метров на сто узким серпом протя­нулся пляж. Солнце стояло высоко, было уже одиннадцать. Лодочник за­пустил мотор и отчалил в сторону Краби; мы договорились, что он вер­нется за нами к вечеру. Как только он вышел из бухты, шум мотора стих.

За исключением полового акта, в жизни очень редки мгновения, когда тело наслаждается, исполняется радости просто оттого, что суще­ствует на свете; тот день 1 января целиком состоял у меня из таких мгно­вений. Мне запомнилось одно: ощущение полноты бытия. Наверное, мы купались, обсыхали на солнце, занимались любовью. Не помню, что­бы мы о чем-нибудь говорили или обследовали остров. Но помню запах Валери, вкус соли, высыхавшей у нее на лобке; помню еще, что заснул в ней и проснулся от ее содроганий.

Лодка пришла за нами в пять. Вернувшись и гостиницу, мы сидели на террасе, обращенной к морю; я выпил кампари, Валери – «май тай». В оранжевых лучах заката зубья известковых скал казались почти черны­ми. С пляжа возвращались последние купальщики с полотенцами в ру­ках. Какая-то парочка совокуплялась в воде в нескольких метрах от бере­га. Заходящее солнце сверкало на золотой крыше пагоды. В тишине несколько раз подряд пробил колокол. По буддийскому обычаю коло­кольным звоном в храме отмечаются благодеяния и другие похвальные поступки; какая радостная религия, если она звонит о добрых делах на всю округу!

– Мишель, – сказала Валери после долгого молчания, глядя мне прямо в глаза, – я хочу остаться здесь.

– В каком смысле?

– Поселиться насовсем. Я все обдумала, пока мы плыли назад: это возможно. Надо только, чтобы меня назначили директором городка. У меня есть диплом, знания и опыт.

Я молча смотрел на нее; она взяла меня за руку.

– Но согласишься ли ты бросить работу?

– Да.

Я ответил мгновенно, без колебаний; это было самое простое реше­ние из всех, какие мне когда-либо приходилось принимать.

Мы увидели Жана Ива, выходившего из массажного салона. Валери махнула ему рукой, и он подсел к нам; она изложила ему свой план.

– Что ж, – сказал он задумчиво, – полагаю, это можно уладить. Руководство «Авроры», конечно, удивится: ты просишь о понижении. Твоя зарплата уменьшится по крайней мере вдвое, но иначе невозможно, не­ справедливо по отношению к другим.

– Знаю, на зарплату мне наплевать, – ответила она.

Он снова посмотрел на нее, удивленно покачивая головой.

– Если ты так решила… если ты так хочешь… В конце концов, «Эльдорадором» руковожу я, – сказал он таким тоном, будто только сейчас это понял. – Я имею полное право назначать руководителей городков по своему усмотрению.

– Значит, ты согласен?

– Да. Я не могу тебе запретить.

Странно ощущать, что жизнь твоя вдруг полностью меняется; сидишь, ничего особенного не делаешь и чувствуешь, как все переворачивается вверх дном. За ужином я молчал, погруженный в раздумья; Валери забес­покоилась.

– Ты уверен, что хочешь жить здесь? Ты не будешь жалеть, что уехал из Франции?

– Нет, я ни о чем жалеть не буду.

– Здесь нет никаких развлечений, нет культурной жизни.

Я это понимал; я много размышлял о нашей культуре; она представ­лялась мне логичной компенсацией нашего несчастливого бытия. Тео­ретически можно вообразить культуру совсем иного рода, праздничную и лирическую, рожденную в мире счастья; впрочем, это только предпо­ложение, к тому же абстрактное и уже не имевшее для меня никакого значения.