Дмитрий Правдин - Хирург на районе

— Побрезговали, значит? Надо было перчатки надеть и потрогать. Стопы теплые, пульсация отчетливая, какая гангрена? Забирайте его! Мне надо прием вести, видели, сколько народу в коридоре?

— Ой, ну куда я его дену?

— Да хоть домой себе забирайте! Научите ноги мыть!

— Доктор, ну правда, может, положите его к себе на отделение?

— И с чем я его положу? С хроническим грязевитом и неумытом? Все, освобождайте кабинет, смотреть надо больных на месте, а не тащить их сразу в стационар.

Фельдшер растолкала забулдыгу и повела его на «скорую». В последующем он «всплыл» в терапии, куда его пристроили с алкогольной интоксикацией.

У нас так: привезти в больницу привезут, а увезти — дудки. Могут за сто километров привезти пациента с болями в животе, а если у того ничего не обнаружат — обратно его уже никто не повезет. Сам добирайся! Так принято.

А бывали и настоящие ловчилы: надо по каким-то своим делам до райцентра добраться — так они вызывают «скорую», симулируют боли в животе, еще и плюс группа поддержки с ними в несколько человек в машину садится. Их привозят в больницу, а они просто-напросто сбегают. Сам не раз наблюдал, как привезут такого «больного» и с ним еще человек пять, они выйдут из машины и ну бежать в другую сторону. А как их уличишь?

После грязнонога мы открыли форточку — проветрить помещение, но закрыть ее так и не пришлось. Следующие посетители были немногим не лучше.

Вползает баба лет под сорок с крупным синяком под левым глазам, опираясь на палку, жалуется на боли в коленном суставе. Осматриваю; от ноги исходит тошнотворный запах забродившей мочи. Правое колено замотано грязной мокрой тряпкой.

— Что это? — тыкаю пальцем в тряпку.

— Вот, доктор, упала, коленку зашибла, люди сказали, что детская моча помогает, вот и примотала.

— И как, помогло?

— Да не очень! Болит шибко, ходить не могу.

— Идите, помойте ногу, затем подойдете, посмотрю.

— А где ж я ее помою?

— А где хотите, хоть в туалете. Идите!

Следующим в кабинет бочком проник мятый мужик с синяком под правым глазом, весь провонявший мочой.

— Что, тоже колено ударил и мочу прикладывал?

— Да, доктор. Упал вот давеча, нога болит, люди сказали, что моча помогает. Приложил. А как вы догадались?

— По запаху! Идите, мойте ногу, отмывайте ее от мочи, после подходите.

Когда третья вонючка подряд зашла в мой кабинет, я не выдержал и спросил у нее, у двадцати пятилетней девахи:

— Тоже упала и колено болит?

— Да, а как вы узнали?

— Интуиция! Мочу прикладывала?

— Да, говорят, помогает.

— У тебя устаревшие сведения. Нужно не мочу прикладывать, а кал ребенка, которому не исполнилось еще трех месяцев.

Медсестра удивленно посмотрела на меня и покачала головой. Я, не обращая на нее внимания, продолжил рассказывать про фекалотерапию. Меня так завели эти любители уринотерапии, что остановиться я уже не мог.

На следующий день, когда деваха повторно пришла на прием, от нее исходил такой удушающий запах дерьма, что у меня горло перехватило. Она на самом деле намазала свое травмированное колено детским калом и довольная объявила мне:

— Спасибо, доктор, и вправду помогло. Я уже ногу разгибаю.

— Рад за тебя, — прокашлял я и, глядя на ее счастливое лицо, не стал разубеждать.

— Доктор, вы на полном серьезе ей кал прикладывать посоветовали? — удивилась медсестра, когда я отправил больную мыть ноги.

— Любовь Даниловна, конечно же нет! Пошутил я, и, похоже, неудачно.

— А зачем вы так шутите?

— Да, понимаете, зло взяло. Один с мочой пришел, второй, третий, ну, сколько же можно нюхать их зловоние? Вот не выдержал и брякнул от досады.

— Нельзя так, Дмитрий Андреевич. Вы же доктор, а они больные люди. Вы же человек с высшим образованием, а они неграмотные крестьяне. Нельзя так.

— Да понимаю, что нельзя. Не думал, что они всерьез воспримут. Постараюсь больше так не поступать.

Несколько раз я прерывал прием, чтобы проветрить кабинет, настолько сильный и удушливый запах приносили с собой пациенты после новогодних возлияний. Многие из них едва держались на ногах, до сих пор пребывая в объятиях Бахуса.

Превалировали пострадавшие с ушибами мягких тканей разных частей тела, чаще всего лица. Люди массово маялись похмельем, но упорно сидели в очереди, в надежде получить больничный лист и продолжить праздник. И им было наплевать, что пять дней бытовой травмы не оплачиваются — лишь бы не выгнали с работы.

А гулять у нас умеют! В середине апреля я встретил небрито-нечесаного мужичка, который утром вынес на помойку новогоднюю елку и два мешка пустых бутылок. Весной он понял, что праздник закончился, и пора избавляться от символа наступившего года. Еще один чудила обратился ко мне жарким июньским днем 1996 года.

— Доктор, вы не уделите мне внимание, — сказал он, встретив меня в коридоре больницы.

— А что с вами случилось?

— Вы знаете, я пальчик отморозил.

— Отморозил пальчик? Но как вас угораздило? За окном июнь. Вы его в холодильник засунули?

— Нет, что вы! Я его еще на Новый год отморозил, пьяный был и варежку одну потерял.

Он продемонстрировал первый палец левой кисти, антрацито-черный, полностью мумифицированный до корня.

— А почему сразу не обратились?

— Дак, думал, что пройдет. А он не проходит, не шевелится, и не чувствую его совсем.

— У вас сухая гангрена, — сказал я и, ухватив за больной палец, без видимых усилий отсоединил его от кисти. — Все! Вот ваш пальчик.

— И это все? Даже не больно было, и кровь не бежит, — удивился чудила. — Спасибо, доктор!

Прием подходил к концу, за окном стемнело, часы показывали 16.51. В кабинет, поддерживая здоровой рукой больную, вошел последний посетитель, бледный тщедушный мужчина лет пятидесяти.

— Здрасте, доктор, — произнес страдалец, превозмогая боль.

— Добрый вечер! Что с вами?

— Да вот, — пациент продемонстрировал левую руку неестественно мраморного цвета. — Дочка, зараза, утром ножом ударила. Я у ней бутылку самогонки хотел отобрать, пятый день ужо бухает, а она меня ножом саданула.

— Во сколько это случилось?

— Около семи утра, а что?

— А здесь сколько уже сидите?

— Дык это, сразу и пришел.

— А какого черта сидел под дверями и не заходил в кабинет? — сорвался я. — Рука-то мертвая! Похоже, плечевая артерия пересечена, как раз на месте бифуркации.

— На месте чего? — переспросил раненый.

— В том месте, где плечевая артерия делится на локтевую и лучевую. Да неважно. Уже контрактура Фолькмана сформировалась.

— Чего сформировалась?

— Рука, говорю, мертвая! Не спасти руку, поздно уже! Зачем в коридоре весь день просидел? Почему не сказал, что рука болит? Может, и успели бы спасти. Сшили бы артерию, восстановили кровообращение, глядишь, все бы обошлось.