Чарльз Мартин - Когда поют сверчки

Синди заметила, что я смотрю на фотографии.

– На левом снимке Энни с отцом и матерью. Его сделали почти три года назад. А справа – ее прошлогодняя школьная фотография.

Я кивнул. На снимке слева Энни и ее родители выглядели загорелыми, энергичными и бодрыми. Внешностью девочка несомненно пошла в отца, но улыбка у нее была материнская. Мне захотелось расспросить о родителях Энни подробнее, но я сообразил, что и так слишком задержался; и я не был уверен, стоит ли вообще начинать этот разговор. На школьной фотографии Энни была запечатлена на фоне синего парусинового занавеса; она держала за ручки большой красный велосипед и улыбалась. В самом низу снимка я разглядел частично скрытый рамкой штамп «Пробный экз.».

В спальне Энни в очередной раз раскашлялась – еще одно подтверждение, что кашель спустился в легкие.

– Ее врач слышал, как она кашляет?

– Да. – Синди кивнула. – Сэл был у нас сегодня утром. Он сказал, что Энни пока нельзя общаться с другими детьми и что мне придется несколько недель подержать ее дома и не пускать в воскресную школу. В общем, пройдет какое-то время, прежде чем Энни оправится.

– Сэл – хороший человек и хороший врач.

– Не просто хороший – лучший! За все время он ни разу не прислал мне счет, так что… Страшно подумать, сколько тысяч долларов я ему задолжала! – Синди заглянула в буфет и рассеянно передвинула с места на место несколько баночек. – Хочешь кофе?

Я задумался.

– Лучше чаю, если нетрудно.

– Совершенно нетрудно. – Она сняла с плиты чайник и стала наполнять его водой, а я повернулся к ней спиной, сделав вид, будто смотрю в окно. На самом деле мои глаза продолжали внимательно оглядывать комнату в поисках каких-нибудь признаков того, что входная дверь вот-вот отворится, и в дом войдет бойфренд или гражданский муж.

Я услышал, как Синди за моей спиной выдвинула ящик буфета и достала нож.

– Тебе с лимоном? – спросила она.

– Да, спасибо.

Она стала нарезать лимон.

– Ай! – раздался ее вскрик и звук ножа, упавшего на пол.

Я обернулся. Яркая струйка крови текла с ее руки на пол. И прежде чем я успел подскочить к ней и схватить за руку, на полу образовалась довольно внушительная красная лужица.

Я пережал ей руку в запястье и внимательно рассмотрел порез. Синди отвернула лицо, чтобы не смотреть, даже глаза прикрыла здоровой рукой. Ее грудь часто и высоко вздымалась, щеки сделались пепельно-серыми, и я понял, что она вот-вот потеряет сознание.

– Ты боишься крови? – спросил я как можно спокойнее.

– Только своей, – пробормотала она. В следующее мгновение колени ее подогнулись, но я успел подхватить ее и перенести на диван. Обмотав раненую кисть полотенцем, я вернулся к буфету и распахнул дверцы. Мне повезло – на верхней полке я увидел картонную коробку. Так и есть, в ней были лекарства! Выхватив оттуда флакончик перекиси, я метнулся обратно. Рядом с диваном стоял небольшой журнальный столик, и я вывалил на него содержимое своих карманов. Вымыв руки, я тщательно промыл перекисью рану – она оказалась довольно глубокой: лезвие ножа вошло в мякоть ладони, но сухожилия были целы. Я не решился зашивать рану на глазах пострадавшей: что-то подсказывало мне, что ей не хватит выдержки потерпеть, поэтому, подумал я, следует начать действовать, пока она не очухалась.

Сорвав с пояса фонарик, я включил его и, зажав в зубах, направил луч на рану. Потом вставил нитку в иглу, и, когда примерно минуту спустя Синди открыла глаза, я наложил уже четыре шва.

Она бросила на меня обалделый взгляд и схватилась было здоровой рукой за раненую, словно борясь с желанием вырвать ее у меня и прижать к груди. На этом силы ее оставили, и она снова откинула голову на подушки.

– Ох!.. – пробормотала она, закрывая глаза и тяжело дыша. Потом ее ресницы снова приподнялись. Краешком глаза она следила за тем, как я не торопясь завязываю шестой узел.

– Ну вот, отличный шов получился! – пробормотал я невнятно, во рту у меня по-прежнему был фонарик. Синди не ответила – на свою руку она по-прежнему старалась не смотреть. Внезапно ее взгляд устремился куда-то поверх моего плеча, словно она кого-то увидела. Почти одновременно я услышал легкие шаги и голос Энни спросил:

– Тетя Сисси, с тобой все в порядке?

– Да, милая, все хорошо… Иди ложись! – Синди приложила усилия, чтобы голос ее звучал беспечно.

Но Энни ослушалась. Подойдя ко мне сзади, она заглянула через плечо посмотреть, что происходит. Ее золотой сандалик на цепочке свесился вперед и, ярко взблескивая, болтался где-то на уровне моей ключицы.

– Ты что, порезалась? – строго спросила она тетку. Насколько я мог судить, Энни не боялась вида крови и хирургических манипуляций.

К этому моменту лицо Синди приобрело почти нормальный цвет, однако вставать с дивана она не спешила, и не только потому, что была привязана ко мне хирургической нитью. Ее пугал вид полотенца в крови и запятнанный кровью пол.

– Да, – отозвалась она слабым голосом. – Я такая неловкая, вот и порезалась… Ты иди спи… Все в порядке. – Синди закрыла глаза и поморщилась при очередном уколе иголкой.

Вынув изо рта фонарик, я шепнул Энни:

– Порез очень глубокий. Вот здесь нож дошел почти до кости. – Кончиком иглы я показал место и посветил фонариком, чтобы девочка могла видеть. – Но самое неприятное, что он задел довольно крупную вену, которая проходит тут… – В качестве указки я снова воспользовался иглой. Энни внимательно смотрела, потом поднесла к глазам свою ладонь, видимо, для сравнения. – Твоя тетя Сисси, – продолжал я, – едва не оттяпала себе руку, но мне кажется, что восьми швов должно хватить. И ей не помешал бы укол противостолбнячной сыворотки – на ноже есть ржавчина.

– О господи!.. – воскликнула Синди и, крепко зажмурившись, стала делать глубокие, медленные вдохи, усилием воли пытаясь взять себя в руки.

– Тетя Сисси боится уколов, – шепотом сообщила мне Энни.

Синди опять побледнела.

– Ну, не она первая, не она последняя…

Завязав последний узел, я повернулся к Энни и кивком показал на маленькие ножницы, лежавшие на столике рядом.

– Перережь, пожалуйста, нитку, у меня руки заняты, – попросил я.

Энни без колебаний схватила ножницы, просунула пальчики в кольца и осторожно наклонилась вперед.

– Где резать? Рядом с узлом или?..

– Рядом с узлом.

Я натянул нить, и Энни перерезала ее с той тщательностью и благоговением, с каким молодой отец, присутствующий при родах, перерезает пуповину, и несколько мгновений любовалась делом рук своих.

– Молодчина. – Я ободряюще ей улыбнулся. – А теперь принеси мне, пожалуйста, губку или маленькое полотенце.

Энни ушла и вскоре вернулась с вылинявшим и дырявым махровым полотенцем небольшого размера. Увидев его, Синди сказала: