Чарльз Мартин - Когда поют сверчки

Я не знаю, сколько я просидел на солнцепеке, глядя на недвижимую воду. Должно быть, достаточно долго, поскольку за это время Энни успела крепко заснуть, набежавшие облака закрыли солнце, а Синди дочитала «Робинзона». Когда я поднял голову, по моей ноге взбиралась крошечная ящерка, а Синди стояла передо мной, скрестив руки на груди и прислонившись к дверному косяку. Нахмурив брови, она смотрела в сторону озера, но думала явно о чем-то своем.

Пользуясь случаем, я взглянул на нее повнимательнее. Энни была права: худая, с ввалившимися глазами, Синди и впрямь выглядела как человек, дошедший до последнего предела сил и терпения, и все же даже это не могло скрыть того факта, что она была красива той особой красотой, которая не сразу бросается в глаза, а как бы скрывается под поверхностью. Тем не менее отказать ей даже в самой обычной привлекательности было нельзя. Об этом я подумал, как мне казалось, достаточно объективно, но в следующее мгновение до меня дошло, что подобная мысль посетила меня впервые с тех пор, как умерла Эмма. Этого оказалось достаточно, чтобы я ощутил растерянность и страх. Мой мир оказался в опасности, и я не знал, что мне делать дальше.

Синди, казалось, ничего не заметила. Вокруг талии она намотала полотенце, но, похоже, отнюдь не стеснялась расхаживать передо мной в одном купальнике. Выглядел он, правда, достаточно скромно, почти консервативно, и все же это был именно купальник, а я всегда считал, что женские купальные костюмы мало чем отличаются от нижнего белья. Их просто надевают в разной обстановке, вот и все, что же касается, так сказать, топографических особенностей того и другого, то между ними можно было смело ставить знак равенства.

На меня Синди не смотрела – она просто стояла неподвижно и молчала, словно черпая утешение в одной лишь моей близости, и это тоже заставляло меня нервничать. Я уже почти придумал, как мне нарушить молчание, которое, на мой взгляд, становилось слишком интимным, но Синди меня опередила.

– Ты говорил, что мы можем чувствовать себя как дома, – проговорила она. – Мне нужно было принять аспирин – голова что-то разболелась, – и я поднялась наверх, в ванную комнату. Мне очень понравилась твоя ванна. Наверное, твоя жена ее тоже очень любила?

Я кивнул, а сам подумал о двери моего кабинета. Достаточно ли надежно я ее запер?

– Я дочитала твою книгу. – Синди махнула рукой в сторону шезлонга на берегу, потом снова стала смотреть на воду. – Трудно даже представить, как бы я чувствовала себя на его месте. – Она тряхнула головой, показывая пальцем вытянутой ноги на муравья, который волок по земле какую-то щепочку больше себя раза в четыре.

Я не сразу понял, кого она имеет в виду.

– Что-что? – растерянно переспросил я.

– Не могу представить себя на месте Робинзона, – пояснила она.

– А-а-а…

– Только что он спокойненько плыл на корабле и, как говорится, в ус не дул, и вдруг р-раз! – корабль идет ко дну, а его швыряет волнами, а потом выбрасывает на необитаемый остров. Бр-р!.. – Она крепче обхватила себя руками за плечи.

Я поднялся с бочонка и поставил его у стены под полку, давая таким образом сигнал к окончанию разговора. Не знаю, почему эти слова вдруг сорвались у меня с языка – должно быть, потому, что у меня было достаточно времени, чтобы об этом подумать, а может, потому, что я начал вспоминать. Как бы то ни было, я сказал:

– Знаешь что, Синди…

– Что? – Она посмотрела на меня – в первый раз за последние двадцать с лишним минут.

– Мы все потерпели крушение, все сидим на пустынном берегу и не знаем, что с нами будет. – Я сделал несколько шагов по направлению к слипу для лодок на краю причала. Засунув руки в карманы, я обернулся и встретился с Синди взглядом.

– Да, – повторил я, – однажды мы просыпаемся на берегу совершенно одни: наши волосы в песке, глаза разъедает соль, на губах – горькая морская пена, и крабы уже пробуют отщипнуть кусочек от наших рук и ног… – Я слегка приподнял голову и стал смотреть туда, где в сетке гамака, слегка раскачиваемого ветром, темнела худенькая фигурка девочки. – И, нравится тебе это или нет, именно в этот момент мы начинаем понимать, как сильно нам нужен Пятница – нужен хоть кто-то, кто придет и спасет нас с этого острова, потому что мы не знаем языка островитян и не можем прочесть письмо, найденное в бутылке, которую выбросило на берег вместе с нами.

Я сделал несколько шагов вдоль причала и опустился на доски, свесив ноги в воду. Прошло несколько секунд, а может, геологических эпох, и Синди села рядом со мной – так близко, что наши плечи и колени соприкоснулись. Это было совершенно недвусмысленное и явное вторжение в мое личное пространство, но я никак не реагировал, возможно, потому, что сейчас, пусть на очень короткое время, это пространство стало для нас общим. Оно стало нашим , а не только моим или только ее; кроме того, это ее прикосновение было по-дружески теплым, сочувственным, ничуть не агрессивным.

И это пугало меня едва ли не больше всего.

Мы долго сидели так и молчали. Синди украдкой вытерла мокрые, покрасневшие глаза и смотрела только на воду, в зеленоватой толще которой виднелись наши ноги – искаженные, неестественно бледные и словно распухшие. Тенью промелькнула уклейка, которую преследовала пара довольно крупных окуней.

– Тебя и этому научила твоя жена? – тихо спросила Синди.

– Нет, – ответил я, качая головой. – Ее смерть.

В пятницу утром я встал очень рано, чтобы вместе с Чарли выйти на воду еще до рассвета. Ройеру я отправил голосовое сообщение, в котором предупреждал, в котором часу планирую быть в больнице. Кроме этого я добавил еще несколько слов. Две просьбы, если точнее.

Во-первых, я просил, чтобы для исследования Ройер выбрал помещение поближе к выходу, а не на этаже, где размещалась взрослая кардиология. Лучше всего, как мне казалось, подошло бы для этого детское отделение, где стены были выкрашены веселыми, яркими красками и расписаны цветами и персонажами из мультфильмов. Подобная обстановка должна была ослабить стресс, который испытывала Энни, что в данном случае было бы весьма кстати.

Детское отделение подходило мне еще по одной причине, но, стремясь свести к минимуму возможность нежелательных встреч, я решил особо просить Ройера, чтобы для проведения исследования он выбрал медсестер, которые не знали бы меня в лицо. Его собственный штат – который когда-то был нашим общим – за последние пять лет почти не изменился, и, копаясь в его файлах, я встретил немало знакомых фамилий. Не было никаких сомнений, что эти люди, конечно же, сразу узнают меня, несмотря на мою бороду, длинные волосы и изможденный вид. В конце концов, узнала же меня Ширли!.. Я, однако, вовсе не был готов к общению с прежними товарищами и коллегами, поэтому предпочитал не встречаться с ними вовсе. Мне казалось, Ройер поймет меня правильно.