Чарльз Мартин - Когда поют сверчки

Энни понравился «свиной хвостик» и то, что она начнет храпеть. Еще ей понравилось, что Ройер назвал меня ее личным шофером.

– Я хочу еще раз взглянуть на твое сердечко, и взглянуть как следует, – продолжал Ройер. – Это может быть очень важно, но много времени не займет. Когда я закончу, то снова привезу тебя сюда. Когда ты проснешься, сможешь смотреть мультики сколько пожелаешь… – Из кармана он достал небольшой серебряный колокольчик, очень похожий на те, в которые люди из Армии спасения звонят на Рождество, и положил Энни на колени. – Ну а если я тебе срочно понадоблюсь – перед исследованием, после или во время него, – сразу звони, договорились?

Энни взяла колокольчик и несколько раз позвонила на пробу. Звук колокольчика был высокий, мелодичный, и девочка осталась довольна. Ройер тем временем поднялся и потянулся к капельнице, а я снова отошел к окну и встал там. Когда все лекарство перекочевало из шприца в трубку, Ройер сказал:

– Ну вот, готово. Теперь нужно немного подождать, и начнем…

Он уже шагал к двери, когда Энни неожиданно окликнула его:

– Доктор Ройер?..

Врач обернулся.

– Вы кое-что забыли.

– Ах да, конечно! Прости пожалуйста…

Ройер снова подошел к кровати, опустился на колени и, закрыв глаза, взял Энни за руку. Она тоже зажмурилась, а Синди пересела на кровать в ногах девочки и обняла ее за укрытые простынями лодыжки.

После секундного молчания Энни приоткрыла глаза и, глядя на Ройера, спросила:

– Хотите, вы будете первым?

Он покачал головой.

– Нет, ты звони, а потом передай трубку мне.

Энни снова зажмурилась.

– Боженька… – проговорила она таким тоном, словно Он тоже сидел тут, на краешке больничной кровати. – Пожалуйста, помоги доктору Ройеру увидеть все, что нужно. Помоги тете Сисси не волноваться и не переживать за меня: пусть она знает, что я обязательно вернусь! А еще… – Ее голос прервался, но по его тону я понял, что она улыбается. – Спасибо Тебе за моего собственного, персонального, личного шофера!

Светильник над изголовьем выбелил ее лицо, мониторы на тумбочке перемигивались красными и голубыми огоньками, а коленопреклоненный Ройер рядом с кроватью выглядел настоящим великаном.

Энни посмотрела на него и шепнула:

– Ваша очередь…

Ройер сжал ее руку между своих огромных ладоней, легко коснулся губами запястья, прижал его к своему лбу и заговорил хрипло:

– Боже… Ты – единственный из нас, кто совершенно точно знает, что́ Он делает. Поэтому мы просим Тебя: благослови наш ум и наши руки, и сделай нас Твоими орудиями. Ты кое-что обещал Энни, и мы молим Тебя сдержать Твое обещание. Прости нам нашу дерзость, но у нас нет времени быть робкими и смиренными. Я уверен, что Энни Тебе еще нужна – Ты с ней еще не закончил, наоборот, Ты только начинаешь… Одним словом, Боже, Ты нужен нам. Ты должен вмешаться, уже пора!.. Так дай же мне сегодня увидеть все, что нужно, и… – Ройер сделал паузу, потом его голос зазвучал тише и уверенней: – И пошли Энни приятных сновидений, пока она будет спать.

Глядя, как Ройер целует Энни в лоб, я прошептал себе под нос «аминь».

– Ну, увидимся через час, ладно? – проговорил Ройер своим обычным голосом. И Энни кивнула. Ее веки заметно отяжелели, глаза закрывались сами собой. Она попыталась что-то сказать, но ее речь сделалась неразборчивой, бессвязной. Через минуту она уже крепко спала, и две медсестры выкатили ее кровать в коридор, а мы с Синди остались в комнате, не зная, что делать, как скоротать томительное ожидание. Тут я вспомнил о просьбе девочки и выкатил пробный шар:

– Говорят, здесь есть неплохое кафе. Как насчет шоколадного пирожного или кекса?

Синди рассеянно кивнула в ответ и, сунув руки под мышки, первой вышла из комнаты. Я последовал за ней. В коридоре я пониже натянул козырек бейсболки и снова нацепил темные очки, но Синди только удивленно приподняла брови. Она ничего не спросила, а я не стал ничего объяснять: мне казалось, что они с Энни уже привыкли к моим странностям и не обращали на них особенного внимания, во-первых, из вежливости, а во-вторых, обеим – как большинству людей, у которых хватает собственных проблем, – было просто некогда слишком долго раздумывать над чужими привычками. Я, во всяком случае, пока не замечал, чтобы Синди или Энни стремились выяснить, почему я порой поступаю так, а не эдак. Как бы там ни было, всю дорогу до кафе я смотрел себе под ноги, стараясь лишний раз не поднимать голову.

В дневное время больница – любая больница – представляет собой весьма оживленное место. Здесь, как в настоящем котле, кипят страсти, отчаяние сменяется надеждой, а надежда – необходимостью сделать решающий выбор. Медсестры, врачи, пациенты, обслуживающий персонал, социальные работники, сотрудники администрации, родственники – все куда-то бегут, спешат, торопятся, то и дело сталкиваясь друг с другом, точно скомканное белье в барабане стиральной машины.

В ночное время людей в больнице бывает лишь немногим меньше, но атмосфера в коридорах и холлах меняется самым решительным образом. Все вокруг дышит спокойствием, умиротворенностью и тишиной, которые, однако, не имеют никакого отношения к проблемам жизни и смерти, а лишь к мимолетности первого и неизбежности второго. Нет, разумеется, с наступлением ночи эти вечные вопросы отнюдь не становятся менее серьезными, однако справляться с ними бывает почему-то легче. Я всегда предпочитал работать по ночам, и не в последнюю очередь – по этой причине.

Но сейчас был день, и в больнице кипела жизнь. В коридорах резко пахло дезинфекцией, звучали приглушенные голоса или смех, а воздух, казалось, был насыщен бесчисленными возможностями что-то предпринять, что-то изменить к лучшему. Мне это нравилось, нравился дух абсолютного, неиссякающего оптимизма, который словно возвещал: каким бы серьезным ни был диагноз, каким бы неблагоприятным – прогноз, покуда не установлен факт смерти, можно хотя бы попытаться что-то исправить, и тогда чудо не исключено. За любыми, самыми мрачными предсказаниями здесь скрывается надежда на благополучный исход. Незримая, она шагает по больничным коридорам, заглядывает в палаты и операционные блоки, торопится вслед за носилками, даря облегчение больным и зажигая новый огонь в глазах врачей.

В задумчивости я провел пальцем по шву на обоях и вдруг припомнил тот день, когда после целой серии сложных и болезненных исследований Эмма приходила в себя в одной из палат, а я навещал ее чуть не каждые десять минут. Примерно в два часа ночи, увидев, что она не спит, я спросил, как она себя чувствует и не нужно ли ей что-нибудь.

Эмма с трудом подняла веки и проговорила:

– Нет, Риз, мне ничего не нужно. Мне хорошо. Здесь… здесь живет надежда, и смерть ничего не может с ней поделать.