Чарльз Мартин - Когда поют сверчки

Мимо нас торопливо прошла медсестра, и Синди, посторонившись, чтобы дать ей дорогу, наткнулась на меня. Машинально я поддержал ее под локоть и сделал глубокий вдох, стараясь наполнить легкие больничными ароматами, которые были мне так хорошо знакомы и близки. Сложный коктейль из спирта, карболки, крахмала и лекарств хлынул мне в грудь, и на мгновение я почувствовал то, чего не испытывал уже давно – кураж врача, которому многое подвластно. Это чувство наполнило меня изнутри, и я отчетливо вспомнил все, чего мне недоставало все эти годы, все, что я знал и любил. А мгновение спустя я вдруг увидел перед собой распростертую на кухонном полу Эмму – холодную, неподвижную, безжизненную. Это видение пронеслось передо мной подобно молнии, и мой разум и мое сердце заполнила одна мысль: Энни.

Я покачнулся, ударившись плечом о стену коридора, который вел к ближайшему сестринскому посту, и Синди схватила меня за плечо, помогая устоять на ногах.

– Что с тобой, Риз?

Я не ответил, и Синди, развернув меня лицом к себе, заглянула мне в глаза.

– С тобой все в порядке?

Над ее головой внезапно ожил динамик внутренней связи. Я услышал фамилию врача, услышал, что его вызывают в операционную номер такой-то – срочно! Когда услышанное дошло до моего сознания, разрозненные фрагменты того, что́ я утратил, сами собой сложились в моей голове в готовую картину, и в душе что-то всколыхнулось.

– Да… – проговорил я, с трудом приходя в себя. – Все… в порядке. Должно быть, я просто проголодался.

Остаток пути мы мило болтали о разных пустяках, но каждый был погружен в свои мысли. Синди изо всех сил старалась не думать об Энни, которая как раз в эти минуты лежала где-то на холодном и жестком столе, и какой-то стальной червяк с зондом на конце подбирался к ее больному сердцу. Что до меня, то я просто не мог думать ни о чем другом.

Я хорошо знал, что́ будет искать Ройер, знал, как и где он будет это искать, знал, сколько это займет времени. А еще я не сомневался, что он заснимет всю процедуру на видео, которое потом непременно покажет Синди; при этом Ройер будет утверждать, будто ему хочется подробно объяснить ей, что именно он делал, но на самом деле он постарается, чтобы я тоже увидел сделанный им ролик.

Кафе оказалось переполнено, но нам удалось найти столик в углу. Там мы совершенно не бросались в глаза, но я все равно поднял воротник фланелевой ковбойки и поправил козырек бейсболки. Не сомневаюсь, что Синди это показалось странным – не могло не показаться, но она снова ничего не сказала. Заказав кофе и шоколадный кекс, мы некоторое время сосредоточенно жевали.

В один из последних приездов Эммы в больницу (кажется, по поводу обычного анализа крови или какой-то другой рутинной мелочи) мы тоже зашли в это кафе и сидели за столиком недалеко от того места, где я сидел сейчас. Тогда мы взяли по порции молочной болтушки (Эмма свой бокал пригубила сразу, я же пить вовсе не стал) и говорили, говорили, говорили о той жизни, которая ждет нас после трансплантации. В тот день Эмма много и беззаботно смеялась и держала меня за руку, я же видел только, как она исхудала, как висит на ней одежда, которая еще недавно была не настолько свободной, и как она прячет провалившиеся, потемневшие от боли глаза.

Каждые несколько минут к нашему столику подходили врачи и медсестры, которые хорошо знали Эмму. Они желали ей всего наилучшего, ободряюще похлопывали по плечу, а мне пожимали руку. Никто из них не сомневался, что через несколько месяцев для нас начнется другая жизнь, полная веселья и смеха. Тогда мне и самому казалось, что наше будущее будет именно таким – светлым, радостным, гармоничным, как на полотнах Нормана Роквелла, что Эмма будет жить и что мы до конца будем вместе. Я и подумать не мог, что все закончится иначе и что в запасе у нас не месяцы и годы, а дни и даже часы.

– Риз? – Синди несколько раз тряхнула меня за плечо. – Ты тут?

– А?.. Что?..

– Я обращаюсь к тебе уже минут пять, но ты, похоже, ни слова не слышал.

Понемногу я пришел в себя и заметил, что кекс с наших тарелок исчез. Как-то незаметно мы съели его до последней крошки.

– Извини, я задумался. А что ты говорила?

– Я сказала, что, если доктор Ройер не сумеет разыскать своего бывшего партнера и не найдет другого врача, способного сделать Энни операцию, результаты сегодняшнего исследования не будут иметь никакого значения.

– Своего прежнего партнера?.. – Я изобразил удивления. – А что с ним случилось? Куда он подевался?

– Он просто исчез, и никто не знает куда. Ройер, возможно, догадывается, где его искать, но… Мне он сказал только, что у него произошла какая-то личная трагедия, после которой он оставил медицину. Ройер говорит: если тот парень – его звали Джонатон Митчелл, – сумеет когда-нибудь оправиться после своего несчастья, он станет лучшим в мире трансплантологом.

Мое имя, произнесенное вслух другим человеком, подействовало на меня как холодный душ.

– В самом деле?.. – с трудом выдавил я.

– Да. – Синди кивнула. – Энни… она целый год молилась, чтобы этот Джонатон Митчелл встретился нам на улице. Она мечтала, чтобы он подошел к ней купить стакан лимонада и… Энни почему-то совершенно уверена: он с первого взгляда поймет, что ей нужно, и непременно захочет помочь.

Мы поднялись, отодвинув стулья.

– Я много раз говорила ей, что у взрослых есть свои причины поступать так, а не иначе, что-то делать, а чего-то не делать – причины, которые дети просто не в состоянии понять, но ты же знаешь Энни!.. Уж если эта девчонка вобьет что-то себе в голову…

Мы пересекли кафе, и я открыл и придержал для Синди дверь.

– Она до сих пор каждый вечер молится, чтобы Бог послал ей этого Джонатона Митчелла, – добавила Синди, выходя в коридор. – И знаешь, хотя я никогда не встречала этого парня, я его очень люблю, потому что он единственный подарил Энни то, чего не смогли дать ей другие врачи – за исключением, возможно, доктора Ройера…

– И что же он такого ей дал? – спросил я.

Синди остановилась и, слегка приподняв брови, посмотрела на меня.

– Он подарил ей надежду.

– Но что, если этот Митчелл так и не появится?

В ответ Синди неопределенно пожала плечами и переложила сумочку из руки в руку.

– Этот вопрос не ко мне. Если у кого-то из нас и есть прямая телефонная связь с Богом, так это у Энни. Я знаю это совершенно точно, потому что Он отвечал ей не раз и не два… – Она качнула головой и показала пальцем куда-то вверх. – Но если Он намерен откликнуться и на эту ее просьбу, пусть поспешит, потому что в часах Энни пересыпаются последние песчинки.

Нам не пришлось долго ждать: минут через десять после того, как мы вернулись в палату, санитарки вкатили туда кровать Энни. Она спала и не проснулась, даже когда они заново подключили ее к стоявшему на столике оборудованию. Лицо у нее было бледнее, чем раньше, но, возможно, нам это показалось в свете флюоресцентной лампы на стене.