Мэтью Томас - Мы над собой не властны

Внизу вскрикнул отец. Коннелл бросился к нему. Отец лежал ничком на полу в кухне. Рядом валялся скомканный в гармошку коврик, — видимо, отец о него и споткнулся. Коннелл перевернул отца: рот весь в крови и один передний зуб выбит. Рядом на полу Коннелл увидел кусочек зуба, поднял его и положил на стол. Крови натекло столько, что Коннелл испугался, не откусил ли отец себе язык. Силой раскрыв ему рот, он увидел только разбитые в кровь десны и губу. Под языком скопилась лужица крови. Коннелл заставил отца наклониться над раковиной и сплюнуть. Потом усадил за стол. На полу валялась кверху донышком разбитая пополам тарелка. Отец, должно быть, выронил ее, когда падал. Коннелл выбросил в мусорное ведро осколки и завернутый в пленку сэндвич.

Коврики на полу постоянно сминались и елозили. Коннелл и сам пару раз на них оступился. И как он мог забыть — мама же специально просила купить двусторонний скотч, чтобы приклеить их к полу!

Коннелл смотрел, как у отца кадык ходит вверх-вниз, когда он сглатывает кровь. Дал ему пососать лед, завернутый в салфетку. Немного погодя отвел отца наверх, переодел и снова привел в кухню. Вытер кровь на полу, а кусочек зуба сунул в карман джинсов — духу не хватило выбросить, а оставить на столе было стыдно. Усадив отца на диван перед телевизором, он стал ждать, когда придет мама и увидит, в каком они оба состоянии.

Наконец он услышал, как открылась дверь гаража. Мама поднялась по лестнице с полными пакетами продуктов. Пакеты отдала Коннеллу, бросила на стол сумочку и велела убрать продукты в холодильник.

— Только жареную курицу оставь, мы ее на ужин съедим.

Крикнула отцу:

— Привет! — И налила в стакан воды из-под крана.

Коннелл, не глядя на нее, деловито разгружал пакеты. Когда рассовывать по полочкам было уже нечего, он обернулся и увидел, что мама сосредоточенно пьет воду маленькими глотками, как лекарство, глядя на Коннелла поверх стакана.

— Надо бы тебя сгонять в магазин за чесноком, — проговорила она. — Забыла купить, совсем из головы вылетело.

— Ладно.

— Звук бы убавить хоть немножко, а то собственных мыслей не слышно. Эдмунд! Я пришла! — крикнула мама и, поставив стакан в раковину, неожиданно бодрой, пружинистой походкой направилась к двери.

— Мам, подожди...

— Что такое?

— У нас тут происшествие было. Папа поранился.

Мама бросилась к отцу:

— Что случилось?

Убавила звук телевизора и снова стала спрашивать — Коннелл никогда в жизни не слышал в ее голосе такого ужаса:

— Что случилось? Расскажешь ты наконец или нет?

Отец сидел, словно статуя, глядя мимо нее, как на экране безмолвно мелькают картинки.

— Он упал. Я был в другой комнате. Он ударился.

— Эдмунд, покажи, где болит? Что он ушиб?

— Лицо. Подбородок разбил, и зуб надкололся.

— Эдмунд, открой рот!

Отец сидел с каменным выражением.

— Открой рот! — закричала мама.

Потом спросила Коннелла:

— Сильно он поранился?

— Крови много было.

— Открой рот! — повторила мама.

Села рядом с отцом и пальцами раздвинула его губы. Он стиснул челюсти, но Коннелл увидел дырку на месте зуба. Мама не стала на Коннелла кричать. Даже не посмотрела на него. Она пригладила мужу волосы и поцеловала в щеку:

— Ах, Эдмунд... Что же с тобой делать?

— Ничего. — Наконец-то отец подал голос. — Ничего. Оставьте меня в покое.

Все это время он не отрывал взгляда от телевизора и только сейчас быстро глянул на Коннелла. Взгляд был пристыженный, и в то же время в нем мелькнул вызов.

Коннелл знаками позвал маму в кухню. Она встала не сразу. Коннелл отошел от двери, чтобы не маячить на глазах у отца. Ему было стыдно.

Снова раздалось бормотание телевизора, и через минуту появилась мама.

— Что тебе?

— Я, наверное, не смогу. — Он ухватился за край кухонного стола.

— Чего не сможешь?

— Да вот, с папой. Не знаю.

— Что все-таки случилось?

Коннелл опустил глаза:

— Папа упал, и все.

— Надо было лучше за ним смотреть!

— Вот и я то же самое говорю. Я не могу. Думал, что смогу, а выходит — нет. Слишком тяжело... Просто — все это слишком.

— Я то же самое делала в десять лет.

— Я же не ты, — сказал Коннелл. — В этом все и дело.

— Ну замечательно.

Мама прошла мимо него и, наклонившись, достала из шкафчика разделочную доску.

— Я совсем спячу скоро, — сказал Коннелл.

— А мне, думаешь, легко?

— Ты на работу уходишь.

— Я никуда не ухожу. Весь день мыслями я здесь.

— Прости. Не хочу тебя разочаровывать.

Мама сняла с курицы тонкую пластиковую обертку.

— Побеспокойся лучше о том, что ты меня без помощи бросаешь. А помощь мне нужна, черт побери!

— Я пойду работать. Зарабатывать. Чтобы ты могла кого-нибудь нанять.

— Оставь свои деньги себе, — сказала мама. — Они тебе понадобятся — платить психоаналитику.

— Зачем ты так?

— Я думала, если ты приедешь, будет лучше и ему, и тебе. — Мама ткнула ножом в его сторону. — Что делать, нет — значит нет.

— Я правда хотел, но не могу.

— Можешь, — сказала мама. — Просто ты этого не знаешь.

Она начала резать курицу и вдруг отложила нож:

— Давай-ка ты! Справишься? Или для этого мне тоже кого-нибудь другого нанять?

У Коннелла вся кровь отхлынула от лица. Мама наверняка заметила.

— Тоненькими ломтиками, поперек волокон, — сказала она, смягчившись.

Достала из холодильника брокколи.

— Как закончишь, нарежь вот это. Кубиками. А у меня ноги болят.

Она ушла в гостиную.

Коннелл закончил разделывать курицу и вымыл брокколи. Потом осторожно заглянул в гостиную. Мама сидела на диване, положив ноги на сиденье. Она растирала себе ногу рукой, а другой рукой придерживала тюлевую занавеску, глядя на улицу. Коннелла она не заметила. Когда он был маленьким, она часто просила его размять ей ноги. Он ворчал, потому что у мамы после целого дня работы ноги были влажные и не слишком хорошо пахли. С годами подошвы еще больше загрубели и растрескались, но сейчас ему хотелось их растереть без всяких жалоб. Он не знал, как ей об этом сказать, поэтому молчал. А она словно что-то высматривала за окном. Он и не помнил, когда в последний раз видел ее на этом месте. В первое время после переезда она целыми днями здесь просиживала.

Он вернулся на кухню и стал резать брокколи, стараясь посильнее ударять ножом о доску: мама когда-то говорила, что ей нравится слышать стук ножа по разделочной доске. Закончив, он еще какое-то время с размаху опускал нож на доску, чтобы казалось, будто и вправду что-то режут. Затем пошел в гостиную. Мама больше не терла себе ноги и не смотрела в окно, просто сидела на диване. На Коннелла поглядела устало:

— Что еще?

— Давай помогу?

— Брокколи нарезал?

Он кивнул.