Мэтью Томас - Мы над собой не властны

Эйлин ни разу в жизни не пробовала курить. Во-первых, это чистый дебилизм — по собственной воле повышать для себя риск заболеть раком. И вообще, сигареты — мерзкая вонючая гадость. Эйлин всегда так считала, за исключением только одного короткого промежутка в старших классах. Ей тогда нравился мальчик, который курил, и ее просто зачаровывал аромат табачного дыма, смешанный с запахом одеколона и пота, и вкус табака у него во рту. Она обожала с ним целоваться сразу после того, как он выкурит сигарету. Но Эйлин столько времени пришлось наблюдать, как мама смолит одну сигарету за другой, что это на всю жизнь отвратило ее от курения. При виде переполненной пепельницы тошнота подступала к горлу: Эйлин представляла себе, как ее заставляют съесть все окурки и она давится пеплом.

— Ну хорошо, — сказала она, беря у Сергея сигарету.

А про себя подумала — так бывает в жизни: долгие годы все идет заведенным порядком, а потом вдруг раз — и все меняется, не успеваешь уловить, как это произошло. Будто открыли какой-то клапан и выпустили незримо копившийся пар.

Эйлин протянула руку к зажигалке, но Сергей, вынув сигарету изо рта, зажег от нее сигарету Эйлин.

— Надо правильно раскурить, — объяснил он.

Эйлин сделала несколько осторожных вдохов — никаких неприятных ощущений. Сергей велел затянуться глубже. Эйлин послушалась, вопросительно глядя на него: так правильно? Он усмехался. Легкие Эйлин опалило жаром, и она зашлась в приступе кашля.

— Не смейтесь надо мной!

— Так всегда бывать, — утешил Сергей.

— С подростками, наверное. А не с пятидесятичетырехлетними тетками.

— Со мной тоже так же, — невозмутимо ответил Сергей. — Вы не пятьдесятчетырехлетняя.

— Да нет, как раз такая.

— Может, вам пятьдесят четыре... — Сергей изобразил какой-то странный жест — наверное, понятный его соотечественникам. — Но вы не пятьдесятчетырехлетняя.

Эйлин вспыхнула:

— Ну хватит с меня! — Она бросила почти целую сигарету на пол и придавила носком туфельки, а потом от смущения пнула ее куда-то к себе за спину.

— Вы много работать, — заметил Сергей, продолжая курить. — Моя жена тридцать лет не ходить на работу.

— Спасибо, — невпопад ответила Эйлин.

Ей всегда было как-то неловко разговаривать с Сергеем. Сперва она думала, мешает языковой барьер, а сейчас начала подозревать, что дело в другом. Чужой мужчина в доме — слишком непривычно, отсюда и напряженность.

— Я не хотеть работать после шестидесяти. — Сергей растер ботинком окурок.

Они вернулись в дом. Сергей, сидя за столом, просматривал газету, а Эйлин принялась убирать посуду.

Стоя спиной к лестнице, она все равно почувствовала, когда Эд вошел, — в животе все скрутилось в тугой узел. Потом послышались клекочущие звуки, словно крик испуганной птицы, — Эд пытался произнести какие-то слова.

Сергей, отложив газету, посмотрел на него с видом великомученика.

— Садись, я тебе чаю сделаю, — сказала Эйлин.

— М-мое! — выдавил Эд и снова отчаянно заклекотал.

— Эд, солнышко, да садись же!

Сергей предостерегающе поднял руку. Потом поднялся и, указав Эду на освободившийся стул, вышел из кухни. Тяжелые шаги протопали по лестнице. Эйлин отвлеклась и нечаянно вылила кипяток из чайника в раковину вместо чашки. От раковины повалил пар. Когда Эйлин спохватилась, воды в чайнике даже на одну чашку не осталось.

— Ну вот, смотри, что я из-за тебя наделала!

Как только Сергей ушел, Эд успокоился. Он сел на место, которое занимал Сергей, все еще тихонько клекоча, но уже мирно, будто воркующая птица.

— Н-нет, — прошептал он.

— Все хорошо... — Эйлин погладила его по спине. — Все хорошо.

— Мое, — сказал Эд.

Летняя форма включала в себя рубашку с коротким рукавом, без пиджака, правда брюки были из плотной полушерстяной ткани и фуражку снимать не разрешалось. Поскольку в вестибюле не было кондиционера, служащие открывали настежь двери в закрытый внутренний дворик, надеясь, что ветерок принесет прохладу.

Одно благо от жары: многие жильцы разъехались из города. Коннелл перетаскивал к джипам и «рейнджроверам» горы багажа и стойки с одеждой на вешалках, а жильцы, вручив ему десятку, уносились вдаль, в Хэмптоны или на Лонг-Бич-Айленд. Мистер Марку и тот уезжал на выходные за город. В пятницу, ближе к вечеру, он спускался в вестибюль в рубашке поло и с клюшками для гольфа в сумке, благоухая потом и лосьоном, и распоряжался, чтобы ему подогнали машину. Коннелл радовался — в отсутствие мистера Марку можно было читать не скрываясь.

Оставшиеся в городе жильцы особых хлопот не доставляли. Пароходный магнат, владелец состояния титанических масштабов, зачесывающий остатки волос поперек блестящей лысины, пробегал через вестибюль, не поднимая головы, всегда занятой и вежливый, — он будто извинялся за беспокойство. Были еще несколько акул-бизнесменов помоложе, еще не успевших обзавестись загородной резиденцией. Они останавливались поболтать с Коннеллом о спорте и о женщинах и совсем не важничали, если только он не порывался общаться на равной ноге. Они сами вызывали себе такси, а когда машина подъезжала, просили Коннелла не вставать, чтобы открыть двери, — но если он по собственной инициативе оставался сидеть, словно это само собой разумелось, его мигом одергивали холодным взглядом, враз позабыв минутное товарищество.

Самым преуспевающим из жильцов был, наверное, мистер Шенахан из квартиры 12C. Не по богатству — богаче всех был судовладелец, — а по влиятельности. Мистер Шенахан возглавлял банковско-инвестиционную компанию. Внешне он походил на кинозвезду: великолепный череп, идеальные зубы и подтянутое тело без грамма жира. Мистер Шенахан единственный во всем доме разговаривал со швейцарами как с обычными людьми. Коннелл не удивился, узнав, что он в студенческие годы сам подрабатывал швейцаром.

Мистер Шенахан много времени проводил со своим сыном Чейзом — тот прибыл к родителям на летние каникулы. Мистер Шенахан специально приезжал в лимузине, чтобы пообедать дома с Чейзом. Иногда он возвращался с работы пораньше и вскоре снова появлялся в вестибюле вместе с сыном — оба в тренировочных костюмах. Они разминались во дворе, а затем отправлялись на пробежку в Центральный парк, да еще после пробежки выполняли по скольку-то отжиманий. Строго говоря, заниматься этим во дворе не полагалось, но на нарушение смотрели сквозь пальцы, потому что мистер Шенахан отличный парень и целый год сына не видел.

Иногда мистер Шенахан с Чейзом присаживались на банкетку в вестибюле — завязать шнурки перед тренировкой или отдышаться после. Они добродушно задирали друг друга, точно первоклашки. Мистер Шенахан явно гордился сыном. Чейз в пятнадцать лет уже вымахал выше шести футов ростом, почти сравнявшись с отцом. Когда они трусцой выбегали во двор, у Коннелла сердце невольно сжималось.