Мэтью Томас - Мы над собой не властны

В вестибюле дома на Парк-авеню дежурил у дверей тощий парнишка — униформа швейцара висела на нем мешком, точно с чужого плеча. Другой парень, в костюме уборщика, вяло возил шваброй по полу. Коннелл спросил мальчишку-швейцара, в каком колледже тот учится, и вздрогнул, получив в ответ вежливо-снисходительный взгляд, отчетливо говоривший, что для парня эта работа, безусловно, временная. Подозрения подтвердились: за время его отсутствия на этой должности сменилось много школяров.

Коннелл попросил разрешения поговорить с мистером Марку. Мальчишка вызвал управляющего по внутренней связи, стараясь говорить по-взрослому сдержанно. Мистер Марку вскоре явился и обнял Коннелла с неожиданной теплотой. Затем повел к себе в кабинет. Рыбки в аквариуме теперь были помельче, зато их стало больше и более яркой окраски.

— Выглядишь хорошо, — промолвил мистер Марку, закуривая. — Побрился наконец. — Весело блестя глазами, управляющий погладил себя по подбородку. — В гости пришел.

— И по делу, — ответил Коннелл. — Насчет работы.

Мистер Марку посмотрел на него в упор:

— Университет окончил.

Коннелл постукивал себя по ноге шариковой ручкой.

— Да.

— Хочешь к нам вернуться.

— Хочу. Простите, что в тот раз так получилось.

Мистер Марку только рукой махнул, будто отгоняя муху:

— Работа на лето.

— Может, и дольше.

— У тебя есть выбор. Ты образованный.

— Я буду хорошо работать, — сказал Коннелл. — Не так, как раньше.

Мистер Марку уставился на него не мигая:

— У моих ребят жены, дети. Нужно содержать семью. Они всерьез работают. А ты?

— Я не буду больше читать на работе, — сказал Коннелл. — Буду носить фуражку и бриться каждый день. Я уже знаю, как здесь и что.

Мистер Марку покачал головой — быть может, припомнил все провинности Коннелла. Как тот опаздывал, как фамильярничал с жильцами, как норовил присесть при каждой возможности.

— Я уже не маленький, — сказал Коннелл. — Все понимаю. Я не буду опаздывать и рот буду держать на замке. И присаживаться не буду.

Мистер Марку засмеялся:

— Даже я не весь день на ногах! — И снова покачал головой, но уже скорее задумчиво. — У меня нет вакансии на полный рабочий день.

— Я за любую работу возьмусь, — заверил Коннелл.

— Не пойму я все-таки. Ты с дипломом работу поинтересней можешь найти.

— Мне здесь нравится. Не хочу целый день сидеть в офисе, бумажки на столе перекладывать.

Наступило долгое молчание — только плеснет иногда рыбка в аквариуме.

— Придешь завтра в одиннадцать сорок пять, — сказал наконец мистер Марку.

— Спасибо, сэр!

— Пока на временную.

Коннелл кивнул.

— Другой сейчас нет, — сказал мистер Марку. — А там посмотрим.

Коннелл подменял ушедших в отпуск швейцаров, а в остальное время работал у служебного входа: отмечал время прихода-ухода служащих и выполнял обязанности лифтера. Три года назад он здесь зарабатывал больше. С тех пор в дело вмешался профсоюз, и зарплату привели в соответствие с уровнем занимаемой должности. Временные работники на лето получали теперь всего восемьдесят процентов от полного оклада. Только через год Коннелл смог бы сравняться по зарплате с другими, но его это не огорчало — зато не будут считать его выскочкой.

Он аккуратно брился, коротко стриг волосы и носил форменную фуражку. Старшеклассники робели перед ним из-за разницы в возрасте и держались с вежливой настороженностью. Наверное, считали, что ему не повезло в жизни.

В начале августа ушел в отставку после тридцати лет службы любимый всеми швейцар, старейшина племени, по имени Джон Шотландец, или просто Шотландец, но никогда просто Джон. После торжественных проводов под кофе с пирожными открылась вакансия начальника смены «с семи до трех».

Мистер Марку вызвал к себе Коннелла:

— Надолго ты планируешь тут задержаться?

— А на сколько можно? Я думал, в сентябре вы меня выгоните.

Мистер Марку позволил себе удовольствие слегка затянуть паузу.

— Ты вроде исправился.

Коннелл молча смотрел на мистера Марку, испытывая благодарность и в то же время легкую неловкость.

— Завтра явишься с утра, в шесть сорок пять, — сказал мистер Марку.

— Смена Шотландца?

Мистер Марку кивнул. Коннелл кивнул в ответ, чувствуя, что его признали взрослым. С семи до трех — единственная смена, когда возможны какие-нибудь сложности: жильцы уходят на работу или на учебу, няньки и сантехники, наоборот, приходят к началу рабочего дня, почтальоны приносят посылки и мешки писем, которые нужно рассортировать по ячейкам.

Вскоре Коннелл заметил перемену в отношении к себе постоянных работников. Его как будто стали выделять из среды эгоистичных юнцов — хоть он и выручал их, когда мог, прикрывая огрехи в работе и принимая ответные услуги, как поступал бы на его месте любой швейцар. В сентябре юнцы отправились учиться дальше, и Коннелл окончательно почувствовал себя своим среди постоянных сотрудников. Единственное отличие — во время перекуров он читал не газеты, а книги и в обеденный перерыв не валял дурака в раздевалке, а ходил гулять по окрестностям, иногда заглядывал в Музей Гуггенхайма или сидел в кафе с книжкой.

Жильцы привыкли видеть его в вестибюле. Коннелл знал их по именам и номерам квартир. Знал, как зовут их детей, приезжающих погостить на выходные. Помнил имена нянек и массажисток, приходивших с раскладными массажными столиками, имена любовниц, которых с ним никогда не обсуждали. Хранил тайны жильцов и обжил стол дежурного, как крот обживает свою нору. Знакомая фигура только еще приближалась к зданию, а он уже нажимал кнопку, открывая двери нужного лифта. Если приближался незнакомец, Коннелл заранее брался за трубку внутреннего телефона, готовый набрать номер нужной квартиры.

Он видел, что некоторым жильцам с ним неуютно. Им было бы проще, не окончи он университета, тем более престижного, говори он по-английски с ошибками, а еще лучше — будь он вообще балканцем или мексиканцем. Чтобы их лишний раз не злить, он старался как можно меньше рассказывать о себе. Когда студенты подрабатывают летом, это совсем другое дело — всего лишь временная рябь на поверхности классовой структуры, это еще можно терпеть и даже поощрять. Студенты на каникулах зарабатывают денежки, а потом продолжают учебу в хороших университетах — иной раз даже таких, куда не поступили дети жильцов. Тем самым подтверждается великая правильность избранного этими самыми жильцами образа жизни и незыблемость меритократических идеалов.

Мама все теребила Коннелла — надо, мол, идти в магистратуру или искать себе другую работу. Как ей объяснить, что он и бакалавра-то не получил, когда мама столько денег ухнула на его образование? До Коннелла ее голос доносился как сквозь воду. Какая-то душевная вязкость глушила звуки. Воображение работало со скрипом, и мозги не ворочались. Весь он как-то заскоруз.