Мэтью Томас - Мы над собой не властны

Мысль о психотерапевте Эйлин поначалу отринула, считая, что это развлечение для тех, у кого слишком много лишнего времени и денег и слишком мало друзей. У католиков для тех же целей имеется исповедальня. А если с двадцати лет не ходила к исповеди, как быть тогда? Эйлин представила, как часа полтора перечисляет все свои грехи, получает от священника длиннющий перечень молитв, которые необходимо прочесть, и уходит с такой же смутой на душе, как и прежде.

Психотерапевта, которого хвалила Рут, звали доктор Джереми Брилл, и он вел прием неподалеку от места работы Рут — в одном квартале от небоскреба «Утюг». Встретив Эйлин у двери, доктор провел ее к креслу. Эйлин искала глазами классическую кушетку, но в кабинете были только письменный стол красного дерева, пара кресел да небольшой книжный шкаф и на стене над ним — три внушающих уважение диплома: Гарвард, Корнелл, Йель. Освещали комнату лишь торшер и слабый свет с улицы, сквозь жалюзи.

Доктор Брилл тоже уселся и предложил Эйлин рассказать о себе. Говорить оказалось неожиданно легко. Эйлин рассказала об отце и матери, о детстве в Вудсайде, о своей жизни в Джексон-Хайтс, о работе и даже о мистере Кьоу. Она чувствовала, как постепенно где-то внутри прорастает ощущение свободы. Когда Эйлин замолчала, доктор Брилл — он просил звать его Джереми, но это было совершенно исключено, хоть он и моложе лет на десять, — несказанно ее обрадовал, заметив, что у Эда, видимо, исключительно развит интеллект, если ему удавалось так долго поддерживать видимость нормы.

— Человек чуть глупее давно бы себя выдал, — промолвил доктор Брилл. — Кто знает, как давно он скрывал?

Доктор всячески подводил Эйлин к тому, как она сама восприняла известие о болезни Эда. Она заранее решила стойко противиться такого рода вопросам, а тут вдруг неожиданно для себя принялась рассказывать подробно и откровенно. Через какое-то время ее поразило, что доктор Брилл совсем примолк. Он как будто вытягивал из нее воспоминания, гипнотизируя взглядом, то прищуривая, то раскрывая глаза в соответствии с каким-то неведомым внутренним ритмом. Эйлин запнулась на полуслове, и тут доктор сказал, что сегодняшний сеанс окончен.

В следующий раз у Эйлин слова не шли с языка. Доктор Брилл тоже ничего не говорил, только поздоровался. Молчание медленно утекало и впитывалось в восточный ковер. Вот так же Эд иногда переставал с ней разговаривать или Коннелл, совсем еще маленький, мог из упрямства часами не раскрывать рта.

— Чего вы больше всего боитесь? — вдруг спросил доктор.

— Не знаю... Наверное, одиночества.

Снова пауза.

— А почему?

— Кто захочет быть один?

— Некоторым нравится.

— Не мне, — сказала Эйлин.

— Вам кажется, что муж вот-вот оставит вас одну?

— Да, может быть. Иногда.

— Понимаю, — сказал доктор Брилл. — Его болезнь победить невозможно, и она поражает не только самого больного. Страдают и жена или муж, и дети, и друзья. Чувствуешь себя так, словно оказался в полной изоляции.

То густо, то пусто — сперва молчал, а теперь наговорил такого, о чем Эйлин вовсе не хотела слышать.

Она и так знает, что болезнь Эда победить ей не по силам, но она не потерпит, чтобы какой-то посторонний тип ей объяснял, что она заранее проиграла. Эйлин тут же на месте решила, что больше сюда не вернется. От этого говорить стало легче, и она полчаса рассказывала обо всем, что у нее на душе, причем по большей части и сама раньше не подозревала, что у нее есть такие мысли. Выговорилась, и стало легче. Даже немного жаль прекращать такой эксперимент. Она начала понимать, что в подобной методике есть свой смысл, только в малых дозах и для человека с совсем другим характером.

Уже не за горами то время, когда Эд больше не сможет работать. Эйлин решила проявить предусмотрительность и отправилась в Альцгеймеровскую ассоциацию — выяснять, на какие пособия она может рассчитывать. Социальный работник объяснил, что они помогают только неимущим.

— Неимущим?!

— Когда ваши накопления сократятся до определенного уровня, мы сможем вам помочь. Вы можете работать, однако ваше жалованье не должно быть выше оговоренной суммы. Жалованье вашего мужа целиком поступает в распоряжение «Медикейд». Вы должны отозвать все капиталовложения. Можете потратить эти деньги на ремонт дома, даже на расширение своего гардероба. Закупите впрок лекарства, нужные предметы для домашнего хозяйства. Отложите деньги на похороны для себя и для мужа. Только драгоценностей не покупайте. Никаких драгоценностей! Обручальные кольца можете оставить. Если слишком быстро потратите деньги, государство может поинтересоваться, на что они ушли, и вам могут отказать в помощи. Безусловно, вы можете сохранить дом. И машину. Зато, когда вы будете практически полностью разорены, сможете получать пособие.

— То есть, если мы не будем, как вы выразились, «практически полностью разорены», нет никакой возможности сократить расходы на сиделку... или, если до этого дойдет, на лечебницу?

— По существующим правилам — нет.

— Я должна снять все деньги со счета в сбербанке?

— Да.

— И продать все акции?

— Именно так.

— А пенсионный счет?

— То же самое.

Эйлин бросило в жар. Гордость вспыхнула, словно приступ лихорадки.

— Знаете что? Я работала всю свою жизнь, не жалея сил!

— Сочувствую.

Затраты предстояли огромные; сбережения улетят мигом. Оплата приходящей медсестры (Эйлин отказывалась даже думать о лечебнице, пока есть хоть какой-то иной выход) равносильна тому, чтобы взять и начать выплачивать еще одну ипотеку. Это нелегко и при двух работающих в семье, а уж когда Эд начнет получать пенсию в сорок процентов от прежней зарплаты, так и попросту невозможно. Придется залезть в пенсионный счет, а его надолго не хватит.

— Надо было шкафчики в кухне отделать вишней.

— Простите?

— Я была слишком бережлива. Надо было снять кирпичные полы и вместо них сделать мраморные. Три норковые шубы купить, а не одну, да и ту на распродаже. Каждый год кататься в Европу. Надо было, как все кругом, в двадцать-тридцать лет швыряться деньгами, словно пьяный матрос на берегу. Будь я нищей, легче было бы сейчас все это стерпеть.

Эйлин пошла на прием к специалисту по налоговому праву Брюсу Эпстайну — мужу своей приятельницы по работе.

Они встретились в его конторе в Верхнем Вест-Сайде.

— Лучше всего было бы вам развестись, — объявил он, предлагая Эйлин вазочку с шоколадными конфетами. — Разумеется, чисто формально. Разделить имущество. Перевести все деньги на ваше имя.

Эйлин теребила болтающуюся ниточку на жакете.

— Я понимаю, вам неприятно это слышать, — продолжал Брюс, — но для вас это наилучший выход. Если вы разведетесь, он сможет получать помощь по программе «Медикейд». Возможно, есть смысл взглянуть на дело прагматически. Душой и сердцем вы останетесь с ним, будете о нем заботиться. Только нужно будет подыскать еще жилье.