Рене Фройнд - Любовь среди рыб

Фред уставился на озеро.

— Ма-а-а-ара?

Мара дописала фразу и только потом подняла глаза.

— Да?

— А рыбы — холоднокровные? И что это вообще такое — холоднокровные?

— Холоднокровные — это устаревший термин. Теперь мы говорим poikilotherms. Эктотермные животные. Это значит, они прицпоцабливают температуру своего тела к окружающей цреде.

— Очень практично.

— Да.

— А у рыб есть чувства?

— У них есть гормоны стрецца и гормоны счастья.

— Следовательно, они испытывают страх и любовь? — спросил Фред.

— Возможно, — ответила Мара. — Но мы не можем ожидать, что эти чувства одинаковы с человеческими.

И Мара опять уткнулась в свой блокнот.

Фред смотрел на озеро и думал о стае рыбок. Они приспосабливают температуру своего тела к температуре окружающей среды. Когда летнее солнце прогревает воду, стая впадает в восторженную мечтательность и начинает размножаться. Зимой рыбы просто плавают, хладнокровно подыскивая корм.

«Вошел в холоднокровный возраст». Такой словесный след оставил за собой на бумаге карандаш Фреда. Иногда он сам удивлялся тому, какие мысли выделяет его организм. «Как возможна любовь, если уже заранее знаешь, чем она кончится? Как и почему собираешься слиться с другим телом? Узнать другую душу? Для чего? Адаптируясь к слабеющей температуре. Температуре души. Процесс старения! Все должно быть практично. Прагматично. Как у рыб».

Фред ненадолго поднял глаза, и потом его карандаш вывел большими буквами: «КАК ВОЗМОЖНА ЛЮБОВЬ СРЕДИ РЫБ?» Он подчеркнул фразу двумя чертами и посмотрел на Мару. Та не отрывалась от своих записей. И держала свой блокнот так, чтобы Фред не мог прочесть, что она пишет.

Она выглядит гораздо моложе меня, думал Фред. Она гораздо моложе меня. Но она уже не девочка. Готов держать пари, что у нее в ванной стоят кремы, на которых значатся такие вещи, как антивозрастной или восстанавливающий. Или у женщин-биологов такого не водится? Он снова вернулся к своему блокноту. «Разложение форм, — писал его карандаш. — Распад мира. Бессмысленность славы. Тело — упадок».

Ниже Фред начал что-то вроде списка явлений распада, которые он наблюдал у себя в последние месяцы:

«Кисти рук — слоновья кожа. Жилы выступают как горные цепи. Ногти — тусклые, без блеска.

Шея — черепашья. Мин. 1000 лет. Теперь новое — складки на затылке! Вся разница: у черепахи шея подвижнее.

Лицо, прожилки на скулах. Алкоголь?

Глаза: черные/серые пятна в зрачках. Белки глаз — желтоватые. Печень?!

Нос — волосы!

Уши — волосы!

Торс — седые волосы.

Волосы — волос все меньше!»

— Отвислые груди, — сказал Фред вслух.

— Что-что? — переспросила Мара.

— У меня отвислые груди, — сказал Фред.

— Что? — Мара посмотрела на него и прыснула. — А я и не заметила. Ты теперь пишешь об этом цтихотворение? — И она снова расхохоталась во все горло.

Фред даже не улыбнулся:

— Ты не находишь, что я выгляжу безумно старым?

— Я знаю тебя только таким.

— Когда ты увидела меня в первый раз, ты подумала: а это еще что за старик?

Мара не смогла удержаться от смеха. И со стоном выдавила из себя:

— Да, я так и подумала: цтарик — цтарый, толстый — с немыцлимо отвицлыми грудями!

Маре пришлось даже встать, потому что смеяться сидя было больно. Фред с удивлением смотрел на нее.

А потом рассмеялся сам.

Мара сделала большой глоток воды и успокоилась. Потом снова уселась рядом с Фредом, который озабоченно захлопнул свой блокнот, чтобы она не смогла увидеть, что он там написал.

— И что, — спросила она, — ты пишешь цтихотворение? Может, ты пишешь про меня? Наверно, потешаешься над моей фигурой?

— Ну что ты! Ты прекрасная. И юная!

— Не такая уж и юная.

— Но живая.

— Тебя это вдохновляет?

— Я не верю во вдохновение.

— Но что-то должно же тебя возбуждать, Фред? Я имею в виду, к написанию стихов?

Фред смотрел на озеро и молчал. Потом осторожно произнес:

— Извини, но во всех интервью этот вопрос казался мне самым надоедливым и… самым бессмысленным. Я же не знаю, что меня вдохновляет. Уже сама мысль об этом убивает всякое вдохновение!

— Извини. Вопрос действительно дурацкий!

— Журналистам я всегда в таких случаях говорил — городская железная дорога. Меня вдохновляет городская железная дорога, Эс-бан. Я сажусь в поезд и часами езжу по городу. И они удовлетворялись этим. Получался такой образ одинокого ковбоя в большом городе, и этот образ им нравился. Разумеется, я никогда в жизни не садился в Эс-бан для того, чтобы вдохновиться. Сама мысль что-то сделать, чтобы вдохновиться, уже совершенно извращенная.

— Оттого, что начинается давление.

— Вот именно!

— Значит, твои цтихи возникают из расслабления?

— Нет. Скорее из напряжения. Но ненамеренного.

— Цтихи непреднамеренны?

— Может, нечаянны. Я писал в счастливом наваждении волнующих любовных отношений.

— Ага.

— Я писал в гневе, в страхе, в обиде.

— О!

— Но знаешь, что вдохновляло меня больше всего?

— Что?

— Срок сдачи.

— Ну так пусть бы издательство назначило тебе срок.

Фред вздохнул:

— Я больше не хочу. Я чувствую себя в хорошем температурном режиме. Как твои рыбы.

— Это практично.

— Да. Но смертельно скучно.

— Твоя личность претерпевает некое преображение. В биологии это проицходит во множестве форм. Змея меняет кожу, птицы линяют и так далее. В это время животные, как правило, уродливы и очень ранимы. Но потом они цовершенно новые.

Фред встал, вид у него был скептический.

— У меня такое чувство, что я как раз превращаюсь из бабочки в гусеницу.

Мара снисходительно улыбнулась:

— Змея растет, она сбрасывает кожу. У оленя каждый год рога ветвятся все великолепнее.

— Мара, у меня уже ничто не становится великолепнее!

— Может быть, душа, Фред? У меня на родине есть пословица: плоды бывают только после цветов.

— Мара, ты прелестна.

— Ты бы написал для меня цтихотворение?

— Я не могу. Сорри.

Привет, Сюзанна, сегодня дождь. Но какой! Похож на тот, что был в день моего приезда сюда. Не знаю, сколько я еще пробуду здесь. Осень уже дает о себе знать. Догадываюсь, что Вы сейчас посмеетесь надо мной: 18 июля — и вдруг осень. Но поверьте мне, я уже чую ее.

Иногда у меня возникает впечатление, что я становлюсь спокоен, все спокойнее, пока не растворюсь в мире. Просто испарюсь здесь в природу и исчезну. Буду летать с птицами или плавать с рыбами. Эта мысль приятна мне.

Мара сегодня, наверное, не придет. Когда так льет, за рыбами наблюдать невозможно. Она и в самом деле душа-человек. Я привязался к ней всем сердцем. Но не подумайте, что тут что-то завязывается. Во-первых, я — как мне кажется — не ее тип, а во-вторых — что из этого могло бы получиться? Она — молодая, растущая ученая, живет в Словакии, у нее свои друзья, свои планы, все это было бы слишком сложно. Она живет одна, так она мне рассказала, после того как ее дочь, которая у нее родилась в очень юном возрасте, как раз недавно уехала. Итак, Мара как раз «на выданье», как я подумал бы раньше, но сейчас слишком далек от этого. Это звучит как спецпредложение судьбы, а я принципиально не доверяю спецпредложениям. Может, история с Шарлоттой сказалась на мне гораздо сильнее, чем я думал. Может, я просто пока не отошел от нее. Иногда я даже спрашиваю себя, отойду ли я вообще от нее когда-нибудь.