Данни Ваттин - Сокровище господина Исаковица

— Ты считаешь, что надо запретить людям есть жирное?

— Нет, но можно было бы снабдить упаковки пред упреждающим текстом или фотографиями, изображающими, как выглядят сосуды после того, как ты объелся. Тогда люди, наверное, ели бы поменьше.

В словах отца, безусловно, есть доля истины, но мы ведь в Польше, и было бы жаль, невзирая на риск для здоровья, не воспользоваться возможностью отведать супержирной еды. Особенно раз поблизости нет мамы, которая непременно проверила бы ее пищевую ценность. Поэтому мы берем себе еще и едим с большим аппетитом. Сегодня нам предстоит сделать довольно много. Мы, в частности, поедем в родной город Германа Исаковица, где я договорился о встрече с Лукашем и одним историком, который, я надеюсь, поможет нам узнать больше о месте, где мой прадед зарыл сокровище. По пути мы будем проезжать крупнейший готический фортификационный комплекс Северной Европы, на который тоже собираемся взглянуть. Однако сперва надо завершить завтрак, на что из‑за нашего обжорства требуется изрядное время. Тем более что отец внезапно обнаруживает, помимо остальных лакомств, свернутые рулончиками филе салаки.

— Рольмопсы! – радостно восклицает он, наклады вая себе на тарелку целую гору. – Их вы обязательно должны попробовать. Они очень вкусные. Мы их однажды ели во время отпуска в Голландии. С тех пор они, пожалуй, мне не попадались.

Попробовав кусочек, я не могу полностью разделить энтузиазм отца. Можно прямо подумать, что лучшего с ним в жизни не приключалось.

— Удивительно вкусно, – довольно говорит он, опустошив тарелку. – Настолько вкусно, что я почти готов поменять фамилию на Ваттин–Рольмопс.

— А я поменяю обратно на Исаковиц, – заявляет на это мой сын.

— Вот как. Желаю удачи в поисках работы, – отвечает отец.

Пожелание высказано в шутку, но кое–какое рациональное зерно в нем есть. Фамилия играет большую роль в том, как тебя воспринимают. Я сам несколько раз подумывал, не взять ли обратно старую фамилию и именоваться Даниэль Исаковиц (что звучит гораздо круче и более на восточноевропейский манер, чем Данни Ваттин), но приходил к выводу, что за почти сорок лет имя стало слишком большой частью моего "я", чтобы его менять. Хотя смена фамилии – явление весьма обычное. Люди регулярно это проделывают. Иммигранты – чтобы вписаться в новую жизнь, женщины – потому что выходят замуж, а некоторые поборники движений нью–эйдж – чтобы подчеркнуть произошедшую в них или желаемую перемену.

Тем не менее в глубине души я всегда считал трусостью со стороны дедушки то, что он отказался от своей фамилии. Я воспринимал это так, будто он не отважился отстаивать свое происхождение, а словно бы обмакнулся в камуфляжную краску в надежде, что никто не заметит, что он отличается от остальных. Мне это казалось слабостью – типичное представление избалованного сопляка с наивными идеалами и ограниченным жизненным опытом. Ведь такому очень легко решительно высказываться о том, что правильно, а что нет. Подростком я точно так же заявил отцу, что никогда в жизни не смог бы поднять оружия против другого человека.

— А я смог бы, – ответил он.

— Неужели ты смог бы кого‑нибудь застрелить?

— Естественно, – произнес отец.

Я был потрясен и сделал, в силу своей наивности, вывод, что мой собственный отец – ужасный человек.

— Если бы моя семья оказалась под угрозой, – про должил он. – Если бы кто‑то пытался убить моих де тей, я бы его застрелил.

— А я бы нет! – упрямо воскликнул я.

— Неужели? – спросил отец. – Даже если бы кто‑то поднял оружие против тебя, или меня, или твоей сестры?

— Ни за что! – закричал я. – У человека нет права лишать другого жизни. Никто не имеет права лишать другого жизни.

— А если бы иначе тебя убили? – попытался отец. – Неужели ты тогда не взялся бы за оружие?

— Нет, – решительно заявил я. – Ни за что.

— А я бы взялся.

Отец, казалось, был возмутительно доволен этим фактом. Будто считал, что его инстинкты защитника меня восхитят.

Я же ничуть не восхитился. Напротив, испугался от того, что у меня вместо отца такой кровожадный и непросвещенный человек. Но это было тогда. Если бы кто‑то спросил меня сегодня, на три ребенка позже, смог ли бы я застрелить кого‑нибудь, я бы ответил то же, что отец. Впрочем, в то время я обладал очень твердыми убеждениями по поводу массы вещей, о которых почти ничего не знал. В частности, по поводу того, стоило ли дедушке Эрвину менять фамилию.

Теперь, задним числом, я понимаю, что у него имелось много разных причин так поступить. Мне рассказывали, что дедушка безумно боялся прихода немцев в Швецию и смена фамилии была попыткой защитить себя и свою семью. Но чем больше я говорю об этом с отцом, тем яснее мне становится, что дедушка прежде всего надеялся таким образом обеспечить своим детям возможность добиваться успеха в новой стране на тех же основаниях, что все остальные.

Ибо все отнюдь не так просто, как кажется. Пусть дедушка был домашним тираном и колотил своих детей, когда те не выказывали ему заслуженного, с его точки зрения, уважения, в то же время он стремился создать им наилучшие условия для благополучной жизни. Дедушка Эрвин, вероятно, просто–напросто знал то, что сегодня известно многим иммигрантам: если тебя зовут Мухаммед Хусейн, а не Андерс Свенссон, попасть на собеседование для устройства на работу гораздо труднее.

Среди тех, кто на себе испытал трудности, которые могут возникнуть, если ты не такой, как все остальные, были дедушка Эрнст и его друзья. Когда немцы начали летать над Сконе, они побросали все и сорвались с места.

— Невзирая на запрет, мы поехали в Стокгольм, – объясняла Рут. – И никто из шведов не пытался нам воспрепятствовать. Очевидно, у них хватало своих забот.

В столице они направились прямиком на центральный рынок, располагавшийся в районе Норрмальм, и спросили, откуда им доставляют овощи. Ближайшим местом оказался городок Хессельбю, поэтому вся компания двинула туда и стала ходить от сада к саду в поисках работы. Поначалу дело шло плохо. Не из‑за того, что они были евреями, а из‑за их немецких паспортов – фермеры Хессельбю ненавидели немцев.

— Встречали нас всюду очень плохо и проявляли откровенную неприязнь, – рассказывала Рут. – Под конец мы пошли к Эдгару Эрикссону, в то время крупнейшему землевладельцу в той местности. Толстый и высокомерный, увидев наши паспорта, он заявил, что не желает пускать на свою землю немцев.

Тут Рут настолько разозлилась, что ударила кулаком по столу.

— Немцы не хотят иметь с нами дело, потому что мы евреи, а вы не хотите, потому что мы немцы! – закричала она. – Так с людьми не обращаются. Тогда незачем было пускать нас сюда!