Василий Голованов - К развалинам Чевенгура

– Пальма, – вздохнула Ольга. – А ведь это север Франции. Интересно, тут бывает снег? И вообще, на какой это широте, как ты думаешь?

– Не знаю, – сказал я. – Эта пальма все сбивает. Я бы сказал, что не южнее Воронежа 45.

– Значит, снег должен быть.

– Не знаю, – сказал я. – Эта пальма… Гольфстрим…

«Юниверс» оказался далеко не обычным кафе, хотя при виде вынесенных из-под тентов столиков и расслабленной публики, греющейся на солнышке, поднимающемся из-за форта Королевы, я испугался, что сейчас сюда принесут микрофон, что-то объявят, и придется орать на всю улицу непонятно что, тем более что переводчик или переводчица, которых мне обещали еще до отъезда устроители фестиваля, так и не объявились, а мой собственный французский, как показал вчерашний день, обнаружил опасную склонность к глубокомысленным провалам. По счастью, в глубине кафе оказался отличный конференц-зал со столом и микрофонами для каждого участника. Там же меня ждала переводчица. Анастасия. Настя. Она мне сразу понравилась: молодая, красивая и русская, что немаловажно. Русская с Украины. Эмигрантка. Значит, ей не потребуется усилий, чтобы понимать меня. Это самое главное. Если бы переводчицей оказалась француженка, знающая русский язык, все было бы иначе. Зал был на удивление полон.

Тема первого заседания называлась почему-то «Моя библиотека». Это была единственная тема, которую можно было предвидеть заранее (должны же у писателя спросить, кто его любимые авторы?) и для которой я сделал даже подобие заготовки, набросав в тетради список имен, слишком, впрочем, очевидных, чтобы хоть как-то выявить мою индивидуальность. Маркес, Борхес, Мелвилл, Сэлинджер, Фолкнер, Сент-Экзюпери, Юнг, Рокуэлл Кент, Лао-цзы, Толстой… Ведущая представила нас. Рядом со мной сидел классик турецкой литературы Энис Батур, гордо неся свою благородную голову, украшенную густой, но аккуратной, с серебряной проседью бородой. Чуть дальше – Эжен Николь, представленный как замечательный автор трех романов и последней, восхитительной книги «Аляска». Еще дальше – Шариф Мадждалани, весьма утонченный автор, воспитанный в старом православном семействе Бейрута, который, не будучи путешественником в прямом смысле слова, совершил неповторимое духовное паломничество по следам своего деда по материнской линии. Я был представлен последним. Собственно говоря, в «списке авторов» обо мне почти ничего не сообщалось, кроме того, что я родился в 1960 году в Москве, много путешествовал по Северу и являюсь автором книги «Éloge des voyages insenses…». Желтая бабочка взмыла над столом в руке ведущей. Краем глаза (или уха) я уловил едва заметное шевеление в публике, которое бывает, когда говорят о чем-то знакомом. Странно… Я не успел додумать свою мысль, потому что ведущая закончила представление и внезапно в очень скором темпе повела настоящий допрос, не давая ни одному из уважаемых авторов ни секунды на раздумья.

– Кто ваш любимый автор?

– Нелюбимый?

– Какой последний роман Маркеса вы прочли?

– Самая старая книга в вашей библиотеке?

– Последняя, которую вы купили?

– Книга, которую вам больше всего хотелось бы иметь?

Это вопрос к вам, к вам, Голованов, то есть ко мне…

– Это моя книга, которую я еще не написал… – Голос странно звучит через микрофон, публика реагирует с пониманием.

– В вашей библиотеке есть Коран?

– Конечно.

– Кто ваши любимые французские писатели?

– Сен-Жон Перс и Сент-Экзюпери…

– Русские писатели?

– Толстой и Бунин.

– А современные?

– Боюсь, что имена, которые я назову, ни о чем не скажут вам.

– Почему?

– Эти писатели не издаются большими тиражами. И я не уверен, что они переведены за границей…

– Это значит, что современной русской литературы не существует?

– Нет. Но все было бы иначе, если бы издатели думали о книгах, а не о сверхприбылях.

– Назовите одно имя.

– Влад Отрошенко.

– Это действительно хороший писатель?

– Да.

– Какую книгу вам бы хотелось перечитать еще раз?

– Библию. Целиком.

– Надеюсь, вам это удастся…

Последняя фраза – с нарочитой иронией. Несчастная лицемерка! Я знаю французов, они не верят в Бога, от этого отучил их еще Вольтер… Но, кажется, эту партию в пинг-понг мне удалось-таки выиграть. Я даже не заметил, как проскочил этот часовой марафон, ни разу, кажется, даже не обратившись к Насте. Вот-вот, она спрашивает, нужен ли мне вообще переводчик, потому что вроде бы она не нужна…

– Нет-нет, – успокаиваю я ее. – Пойми, это я от неожиданности. Если будут сложные вопросы, я зависну. Ты обязательно должна быть…

Я легко выдерживаю конференцию о романтике покорения Северного полюса: рассказываю о Г. Седове, о художнике А. Борисове, вместе с Седовым зимовавшем у берегов Новой Земли, о мастерской, которую устроил Борисов на острове, о художественных потенциях Севера, о новгородской колонизации Поморья, о Соловецком монастыре, об уникальных поэтических свойствах границы, фронтира, которыми обладал Север, покуда чуть не целиком не поступил в ведение военных и не был исключен из образной географии страны, как гигантская погранзона…

Моя книжка опять взмывает над столом и опять как будто вызывает реакцию узнавания. Я ничего не понимаю, да и не успеваю понять… Следующая конференция в театре Шатобриана начинается через пятнадцать минут. Так вот что значит, оказывается, «быть известным писателем»! Выдерживать этот марафон. Это не так уж трудно, но я не привык к этому. Мое литературное небытие продолжалось слишком долго. Я до сих пор чувствую себя неловко, будто случайно очутился здесь. Я не знаю, как мне себя держать, какого я размера. Мне слишком долго не с кем было себя сравнить – по большому, по гамбургскому счету. Я стараюсь вести себя естественно. Просто и естественно. Хотя на третьей конференции мне приходится нелегко: я теряю французский язык. Настя вытаскивает меня. Тема – «народы Севера». Я успеваю подумать о фотографиях, оставленных в гостинице. Потом подбираю слова и сюжет, достойный рассказа.

Выдерживаю и этот раунд. Остается последнее испытание: зайти в салон книг на стенд издательства и отработать час на раздаче автографов.

Сил больше нет.

Ольга предлагает заглянуть на пятнадцать минут в гостиницу, принять душ, выпить чаю… Да, это именно то, что нужно. Крепкий черный горячий чай, заваренный прямо в кружке. Для изготовления этого зелья я повсеместно вожу с собой кружку и кипятильник с вырезанным под евророзетку штепселем. Заваривать чай таким образом я научился на Севере – пожалуй, это единственная привычка, которая осталась у меня с тех пор. Кружка этого адского чаю поднимет и дохлого, поэтому получаса отдыха вкупе с контрастным душем действительно хватает на то, чтобы ожить, собрать фотографии (уж если мы доперли их сюда, то надо их где-то развесить: ничто так красноречиво не расскажет вам о том, что такое Grand Nord 46, если уж вам так любопытно, господа…). Подхватив упаковку фотографий за веревочную ручку, обернутую для верности скотчем, мы бодро отправляемся в Салон книг.