Жауме Кабре - Я исповедуюсь

– А вы что, ехали не пристегнувшись?

– Пристегнувшись. Так мне кажется. Я точно не помню.

– И ремень не был неисправен или поврежден?

– Может быть, и был. Не знаю. Я был… Машину подбросило с такой силой, что дверца открылась и я выпрыгнул.

– Чтобы спастись?

– Нет-нет, оттого что машину подбросило. Упав на землю, я увидел, как машина уносится, и потерял жену из виду, а она кричала: «Саааандреее».

– Канава была глубиной три метра.

– Мне показалось, что дорога ее проглотила. И думаю, что тут я потерял сознание.

– Она кричала «Саааандреее»?

– Да. А что?

– А почему вы не уверены в том, что потеряли сознание?

– Я не… Точно не знаю. А как она?

– Плохо.

– Она выживет?

Тогда инспектор произнес слова, которых тот больше всего боялся; он сказал: не знаю, верите вы в Бога или нет, но случилось чудо, Господь услышал ваши молитвы.

– Я неверующий.

– Ваша жена будет жить. Так вот…

– Боже мой.

– Да.

– Скажите мне точно, что вам нужно, господин Ардевол.

Я какое-то время приводил в порядок свои хаотичные мысли. Тишина в мастерской Пау Ульястреса помогла мне прояснить их. И я в конце концов сказал, что эта скрипка была украдена во время Второй мировой войны. Одним нацистом. Мне кажется, она была конфискована прямо в Освенциме.

– Ничего себе!

– И в силу некоторых обстоятельств, которые не имеют отношения к делу, она уже много лет принадлежит моему семейству.

– И вы хотите ее вернуть, – подытожил мастер.

– Нет! А может, и да. Не знаю. Но я хотел узнать, у кого ее отобрали. Кто был предыдущим хозяином. После чего мы об этом и поговорим.

– Но если ее хозяина угнали в Освенцим…

– Да, разумеется, но у него могут оставаться родственники…

Пау Ульястрес взял скрипку и стал играть партиту Баха, точно не помню какую. Кажется, Третью?.. Я себя чувствовал прегадко, потому что уже долго не приходил к тебе, и, когда наконец оказался у твоей постели, взял твою руку и сказал: Сара, я предпринимаю кое-какие шаги, чтобы вернуть ее, но пока что у меня это не получается. Я хочу вернуть ее настоящему владельцу, а не какому-то пройдохе. А мастер мне настоятельно советовал: действуйте крайне осторожно, господин Ардевол, не торопитесь. Сейчас столько наглецов, пользующихся ситуацией, похожей на вашу. Ты понимаешь меня, Сара?

– Гертруда…

Жена смотрела в потолок и даже не подумала перевести взгляд. Александр дождался, когда Дора захлопнет входную дверь и они останутся одни.

– Это моя вина, – сказал он мягко. – Извини меня… Наверно, я заснул за рулем… Это моя вина.

Она посмотрела на него как будто откуда-то издалека. Открыла рот, словно собираясь что-то сказать. Через несколько секунд, длившихся вечность, она лишь сглотнула слюну и отвела глаза.

– Это было не нарочно, Гертруда. Произошла авария…

Она взглянула на него, и теперь он сглотнул слюну: эта женщина все знает. Никогда еще ничей взгляд так меня не пронзал. Господи боже! Она ведь может наговорить всяких глупостей первому встречному, потому что теперь она знает, что я знаю, что она все знает. Боюсь, у меня нет другого выхода. Я не хочу, чтобы ты стала мне препятствием на пути к счастью, которое я заслужил.

Мой муж хочет меня убить. А меня здесь никто не понимает. Скажите об этом моему брату. Освальд Сикемяэ, он учитель в Кунде, пусть он меня отсюда заберет. Мне страшно.

– Не может быть…

– Может.

– Повтори, – попросила Дора.

Агата посмотрела в блокнот, потом на отходившего официанта и сказала: мой муж хочет меня убить. А меня здесь никто не понимает. Скажите об этом моему брату. Освальд Сикемяэ, он учитель в Кунде, пусть он меня отсюда заберет. Пожалуйста, мне страшно. А еще она добавила: я одна-одинешенька, одна-одинешенька. Если кто-то меня понимает, пусть поговорит со мной, чтобы я его поняла.

– А ты что ей ответила? С тех пор как я за ней ухаживаю, она в первый раз заговорила с кем-то, а то все со стенами, несчастная. Что ты ей сказала?

– Ну что вы… Это все нервы…

– Мой муж знает, что я знаю, что он меня хочет убить. Я его очень боюсь. Я хочу обратно в больницу. Я здесь с ним одна… Я всего боюсь… Вы мне не верите?

– Конечно верю. Но…

– Вы мне не верите. Он убьет меня.

– Но зачем ему надо вас убивать?

– Не знаю. До сих пор мы жили хорошо. Не знаю. Эта авария… – Агата перевернула страницу в блокноте и продолжала разбирать наспех записанное корявыми буквами. – Эта авария мне показалась… Как будто он не… – Агата оторвалась от записей. – Бедная женщина, она тут начала говорить что-то бессвязное.

– А ты думаешь, она права? – спросила Дора, обливаясь потом.

– Откуда я знаю!

Обе посмотрели на третью женщину, ту, которая до сих пор молчала. Она, словно вопрос был адресован ей, впервые заговорила:

– А я ей верю. Где эта Кунда?

– На северном побережье. У Финского залива.

– А ты откуда знаешь эстонский? И знаешь где… – спросила в восхищении Дора.

– Ну, просто…

Я было хотела ей рассказать, что познакомилась с Ааду Мююром, да, с тем самым, стройным, метр девяносто, с доброй улыбкой. Я познакомилась с ним восемь лет назад и влюбилась в него по уши. Да, я влюбилась в Ааду Мююра, часовых дел мастера, и уехала жить в Таллин, рядом с ним, я бы отправилась и на другой конец света, туда, где горы обрываются, и если поскользнуться, то улетишь в адскую пропасть за то, что верил иногда, что Земля круглая. Я бы и туда отправилась, если бы Ааду меня позвал. В Таллине я сначала работала в парикмахерской, а потом продавала мороженое в одном кафе, где вечером подавали спиртное. В какой-то момент я так хорошо стала говорить по-эстонски, что люди спрашивали, откуда у меня этот акцент, то ли я с острова Сааремаа, то ли что… А когда я говорила, что я из Каталонии, мне не верили… Говорят, что эстонцы холодные люди, но это неправда, стоит им выпить водки, они оттаивают и любят поговорить. А Ааду в один ужасный день исчез, и с тех пор я о нем ничего не знаю. Что делать… Но мне больно об этом вспоминать. Я вернулась, потому что мне нечего было делать там, в холоде, без Ааду, не продавать же мороженое эстонцам, готовым напиться. Я все еще не пришла в себя от этого потрясения, и тут мне звонит Элена и говорит: слушай, а вдруг да получится, ты ведь знаешь эстонский? Я говорю: да, а что? Понимаешь, у меня есть подруга, сиделка, ее зовут Дора, у нее тут одна проблема… Она очень боится, что… это может быть очень серьезно… А я готова схватиться за что угодно, лишь бы забыть про двухметрового Ааду и его нежную и нерешительную душу, которая однажды вдруг перестала быть нежной. И говорю: конечно я не забыла эстонский. Куда надо ехать? Что надо делать?

– Да нет… Я хочу сказать… Как ты этот язык так здорово выучила? Я вот чудом поняла, что это эстонский. По мне, так он ни на что не похож. Пока она как-то не сказала уж не помню что, и я давай перечислять: норвежский, шведский, датский, финский, исландский… Наконец говорю – эстонский, и мне показалось, что у нее глаза заблестели по-особому. Вот из-за этого я… И угадала.