Жауме Кабре - Я исповедуюсь

Ночью, в темноте, чтобы не видеть взгляда. Ночью, прикидываясь спящей, Гертруда различила тень трусливого Сандре и почувствовала запах подушки с дивана, той, что она, когда жизнь еще была настоящей, подкладывала под голову, чтобы было удобней смотреть телевизор. И еще успела подумать: Сандре выбрал подушку, как Тиберий, когда убивал Августа. Тебе-то это будет легко, потому что я уже наполовину мертва, только знай: ты не только подлец, но и трус. Ты даже не решился посмотреть мне в глаза на прощание. Больше Гертруда уже не смогла ничего подумать, потому что удушье оказалось сильнее оставшихся в ней сил, и она умерла мгновенно.

Дора положила руку ему на плечо и сказала: сеньор Ардевол, идите отдохните. Это приказ.

Адриа проснулся и удивленно огляделся. Свет в комнате был приглушенный, и гардении Миньона излучали волшебное сияние. Сара все спала и спала. Дора вместе с какой-то незнакомой девушкой на цыпочках вывели его из больницы. Дора дала ему таблетку, чтобы он мог заснуть, и Адриа машинально зашагал прочь от больницы и спустился в метро. В это же время профессор Роч у выхода из метро на улице Вердаге встречался с девушкой, которая годилась ему в дочери, наверняка студенткой, а лучший в мире детектив Элм Гонзага, нанятый тремя храбрыми женщинами, следил за ними и запечатлел их поцелуй каким-то аппаратом, типа того, что был у Лауры, цифровым, или как там он называется. Потом все трое ждали поезда на платформе, а когда он подошел, в вагон вошли и счастливая пара, и детектив. А на станции «Саграда-Фамилия» вошли еще фра Николау Эймерик и Ариберт Фойгт, горячо обсуждая великие идеи, бродившие в их умах, а сидевший в углу доктор Мюсс, он же Будден, читал Фому Кемпийского [409]и смотрел в темноту сквозь окно вагона, а в другом конце клевал носом одетый в бенедиктинскую сутану брат Жулиа из монастыря Сан-Пере дел Бургал. Рядом с ним стоял Иаким Муреда из Пардака и хлопал от удивления глазами, смотря на открывавшийся ему мир, и наверняка думал обо всех своих родных и о слепой бедняжке Беттине. Вместе с ним был и перепуганный Лоренцо Сториони; не понимая, что происходит, он, чтобы не упасть, ухватился за металлический поручень в центре вагона. Состав остановился на станции «Успитал-де‑Сан-Пау», несколько пассажиров вышли, и вошел Гийом Франсуа Виал, в траченном молью парике. Виал болтал с тучным Драго Градником, которому пришлось наклонить голову, чтобы не удариться при входе, и улыбка Драго напомнила мне серьезное выражение лица дяди Хаима, хотя на портрете, который написала Сара, он и не улыбался. Поезд вновь тронулся. Вдруг я заметил, что Маттиас, храбрая Берта, Тру, с русыми волосами цвета благородного дуба, Амельете, с волосами черными, как эбен, солнечно-рыжая малышка Жульет и доблестная Нетье де Бук в дальнем конце вагона разговаривают с Бернатом. С Бернатом? Да! И со мной – я тоже был там. Они рассказывали нам о своей последней поездке в поезде, в запечатанном вагоне, и Амельете показывала рану от удара прикладом Рудольфу Хёссу – тот сидел один и смотрел на платформу, вовсе не желая видеть шишку на затылке девочки. На губах Амельете уже лежал мрачный цвет смерти, но ее родители не обращали на это внимания. Все они были молодые и полные сил, кроме Маттиаса, – он был дряхлый старик со слезящимися глазами. Мне кажется, они смотрели на него с недоверием, как будто им нелегко было принять и простить старость отца. Особенно храбрая Берта, чей взгляд иногда становился похож на взгляд Гертруды, – нет, все же он был немного другим. Мы подъехали к «Камп-д’Арпа». Там вошел Феликс Морлен, оживленно болтая с моим отцом, я его так давно не видел, что почти не узнал лица, но уверен, что это был он. А следом – шериф Карсон со своим верным спутником Черным Орлом. Оба молчали и изо всех сил старались не смотреть в мою сторону. Я заметил, что Карсон чуть не сплюнул на пол вагона, но доблестный Черный Орел пресек это резким движением руки. Поезд почему-то долго стоял с открытыми дверями, и в него еще успели сесть неспешно шедшие под ручку сеньор Беренгер и Тито. Мне показалось, я увидел и Лотара Грюббе, который не решался войти в вагон, но мама с Лолой Маленькой, стоявшие за ним, в конце концов его подтолкнули. А когда поезд уже готов был тронуться, в вагон, придержав двери, вскочил сам Али Бахр, один, без подлой Амани. Двери захлопнулись, поезд поехал, и через тридцать секунд езды в сторону «Сагреры» Али Бахр вышел на середину вагона и заорал как ненормальный: Господь Милосердный, унеси всю эту падаль! Он сунул руку в дишдаш, взвизгнул: Аллах акбар! – и дернул за шнур, который торчал у него из-под одежды. Все озарилось яркой вспышкой, и никто из нас не смог увидеть огромный шар, который…

Кто-то тряс его за плечо. Он открыл глаза. Над ним склонилась Катерина:

– Адриа, вы слышите меня?

Он еще несколько секунд не мог понять, где он, только что вернувшись из далекого сна. Катерина опять спросила:

– Вы меня слышите?

– Да. Что случилось?

Вместо того чтобы сказать: только что звонили из больницы, или – только что был звонок из больницы, или – вам звонили, сказали, это срочно, вместо того чтобы (это было бы лучше всего) сказать: вас к телефону и пойти гладить дальше, Катерина, вечно желавшая быть первой в курсе всего, снова спросила: вы меня слышите? – и я опять ответил: да, что случилось? – а она тогда сказала: Сага проснулась.

Тут я тоже проснулся окончательно, и вместо того, чтобы думать: она проснулась, она проснулась! – я думал: а меня не было рядом, а меня не было рядом. Адриа встал с кровати, не замечая, что он в одних трусах, и Катерина, краем глаза взглянув на него, в душе раскритиковала его за слишком большой живот, но отложила свои замечания до более удобного случая.

– Куда надо идти? – спросил я, совершенно растерявшись.

– К телефону.

Адриа взял трубку в кабинете: звонила сама доктор Реал, которая сказала: она открыла глаза и заговорила.

– На каком языке?

– Что, простите?

– Понятно, что она говорит? – И, не дожидаясь ответа, я добавил: – Я сейчас приеду.

– Нам надо поговорить, прежде чем вы ее увидите.

– Хорошо. Я сейчас приеду.

Если бы не Катерина, вставшая в дверях, я бы так и уехал в больницу голым, не соображая, как это смешно, настолько я был вне себя от счастья. Адриа принял душ, плача, оделся, плача и смеясь одновременно, и отправился в больницу, смеясь, а Катерина, перегладив все белье, закрыла квартиру и сказала: этот человек плачет и когда надо плакать, и когда надо смеяться.

Врач – худая женщина с несколько усталым лицом – пригласила его в кабинет.

– Ой, я только хотел с ней поздороваться.

– Одну минутку, сеньор Ардевол.

Она усадила его, села на свой стул и несколько секунд смотрела на него молча.