Артемий Ульянов - Записки санитара морга

– Сам ты собака, Боря! Люсечка – это киска. Она сейчас малышей кормит, конечно. Они же крошечные… Но мы уже скоро начнем котятам хозяев искать… – радостно лепетала Катька. – Если хотите… Боря, возьми, будете с Верочкой его нянчить, заботиться! – щебетала Катька.

– Эх, Катька, обо мне бы кто позаботился! – отмахнулся от предложения Плохиш.

– Тёмыч! Приехали они, – услышал голос Бумажкина. Взяв рюкзак, сказал, что к пяти буду по-любому.

По пути в коридоре мне встретилась Тома. Она стояла, прислонившись к дверному проему зоны выдачи. Зная, чего она хочет, я вынул из кармана джинсов помятую пачку курева, на ходу протягивая ей ароматную отраву. Угостив Тому сигаретой, я щелкнул ключом и покинул отделение, на ходу смакуя бесценную возможность переступить порог своими ногами.

На крыльце отделения стоял низкорослый пузатый мужик, дорого одетый, в остроносых туфлях с декоративными вставками, с большим носом, который был сломан, наверное, раз десять. Волосы на голове у него были короче, чем на лице, хотя лысым он не был. Стоя полубоком ко мне, он курил. А, да… Он был кавказцем. Рафинированным. С одной стороны, он выглядел комично, но при этом сразу было понятно, что говорить ему об этом опасно – может откусить голову. В первые секунды очень хотелось включить заднюю. Но подвести Вовку я не мог.

– Здравствуйте, – сказал я. Мужик развернулся, выкинул сигарету. Сделав шаг вперед, протянул мне руку.

– Здравствуйте. Вы Артем, да? – сказал он с каким-то странным акцентом, который не резал ухо. И улыбнулся, моментально преобразившись. От опасной суровости не осталось и следа, будто улыбка растопила ее, сделав его лицо смешновато-добрым, с мультипликационным оттенком.

– Да, это я.

– Очень приятно, дорогой! А меня – Азамат. Едем?

– Да, конечно.

Мы пошли к воротам, за которыми я только сейчас разглядел кузов 124-го купе, как позже выяснилось, пятилитровый.

– Артём, это значит Тёма. А меня как только не зовут. Выбирай: Аза, Азам, Зама. Ну, и Азамат тоже, но это полное имя. Это мама когда ругает, только Азамат называет.

– Это все мамы так, – усмехнулся я. – А по имени-отчеству вас, простите…

– Азамат Асланович. Но когда меня так зовут, я чувствую, как старый становлюсь. А тебя по батюшке?

– Артём Анатольевич я, но мне двадцать всего.

– Эх, двадцать! Тебя-то еще можно по отчеству… – с искренней завистью остроумно заметил он.

Усевшись в машину, мы аккуратно объехали клинику, выбравшись на дорогу, после чего Азамат утопил педаль, пытаясь развить хотя бы первую космическую скорость.

– А у нас, Тема, вот горе в семье. Дядя Руслан умер.

– Сочувствую вам. Это надо пережить.

– Он мне дядя троюродный. Очень сильный человек. Очень! Я сильнее не видел человека. И все это признавали. Его сын нас встречать будет, Сулейман. Эх, дядя Русик… – сокрушенно покачал он головой.

– А он в Москве жил? – спросил я, чтоб как-то поддержать разговор.

– И в Москве тоже жил… и в Урус-Мартане, в Америке, и в Праге. Он был глава такой семьи, которая в себе пять семей собрала. Очень сильный был… очень, – горестно покачал он головой. И вдруг спросил, повернувшись ко мне мультяшным детским лицом: – Брат, ты план куришь?

– Да, бывало… – уклончиво сказал я, будто и сам толком не был уверен в ответе.

– У меня тако-о-ой есть, – протянул чеченец, восхищенно покачивая массивной бородатой головой. – Две затяжки делаю, третью боюсь, веришь? Сам растил – себе, друзьям…

– Ну, тогда понятно. Домашнее – оно всегда лучше.

– Да, прям зверь вырос, – довольно ухмыльнулся он. Чуть помолчав на светофоре, продолжил, нетерпеливо рванув с места, не дождавшись зеленого: – Дядя Руслан, да прибудет с ним Аллах, меня за курево со школы гонял, да только я упрямый. А вот теперь и нет того, кто бы мне мог погрозить кулаком, как он это делал, – горестно сказал Азамат, и голос его чуть дрогнул, разделяя с ним утрату. – А вот сейчас бы разрешил, точно знаю.

– А почему сейчас… – хотел было я спросить, но мой новый знакомый уже отвечал:

– Он ведь смерть свою учуял, клянусь, за месяц… И нас с Сулейманом, сыном его, тогда и просил, чтобы мы только один день его оплакали. А уж потом, говорит, полной жизнью живите… Чтобы мне на том свете спокойно было – каждому дню радуйтесь, так и сказал. И жену свою, Фатиму, от траура освободил. Один день тоже плакать ей велел, да только она и слушать его не стала, ведь очень любила… Теперь от горя совсем не своя…

Подрезав испуганно шарахнувшуюся «девятку», Азамат сердито пробормотал «ты не видишь, ишак слепой, я доктора везу», словно на бортах его «Мерседеса» были нарисованы цифры «03». И бесстрашно вдавил в пол педаль газа. Не прошло и пары минут, как мы уже были в Лианозово.

Присвистнув резиной на повороте, «Мерседес» влетел в узкий тесный двор. Редкие деревья, покосившиеся от времени лавочки и изношенная детская площадка, были зажаты между двумя рыжими кирпичными четырехэтажками. Как-то однажды, случайно заскочив к бывшему однокласснику, я гостил в таком доме, которых в столице было немного. Приятель и рассказал мне, что добротные здания возвели пленные солдаты вермахта, все-таки попавшие в Москву, как они того и хотели. Строили аккуратно и качественно, а потому это трофейное жилье почти пятьдесят лет исправно служило победителям и их потомкам.

– Приехали, дорогой, вот наш дом, – радушно произнес Азамат с хозяйской интонацией, блеснувшей в его словах. И хотя она была и не явной, по одной этой фразе становилось понятно, что гостем в Москве этот горец себя не чувствует.

Выйдя из небрежно припаркованной машины, чеченец хлопнул массивной дверцей 124-го. Тот отозвался ему, мигнув фарами и крякнув сигнализацией. В ответ Азамат дотронулся до запылившегося зеркала заднего вида, будто погладил преданное ручное животное.

– Там Руслан нас ждет, – пояснил он, указывая на крайний подъезд.

Дверь подъезда всхлипнула усталым протяжным скрипом, отделяя нас с провожатым от двора, залитого солнцем и птичьими голосами. Прохладный подъезд, вымощенный полвека назад повергнутыми немцами, издавал запах сырости и нехитрой снеди, скворчащей на плите какой-то из квартир. Поднимаясь по лестничным пролетам, густо покрытым хамоватым народным фольклором, я пытался представить, что ждет меня в квартире, рядом с которой остановится тяжело пыхтящий Азамат.

«Сделаю все быстро и аккуратно. Впрочем, как и всегда. Только сегодня еще аккуратнее, ведь если что не так… Чеченцы меня самого забальзамируют», – молча говорил я себе, не спеша пролистывая вниз грязные ступени, уходящие из-под неуклюжей поступи племянника покойного. «Интересно, а родня этого Руслана вообще-то представляет, как бальзамировка делается? – вдруг вспыхнул в моей голове беспокойный вопрос. – Что ж я раньше-то об этом не подумал? Это ведь надо было сразу оговорить… Хотя Бумажкин наверняка прояснил им этот момент. Хорошо бы, если так… Ислам – дело непростое».