Пол Боулз - Пусть льет

— Не знаю. Сам этим вопросом задаюсь, — сказал он, швыряя окурок в очаг.

— Я приехала… — она помедлила, — потому что нет дуры больше меня, потому что по какому-то отвратительному дефекту моего характера, я… потому что я отчего-то… позволила вам мне понравиться. Бог знает почему! Бог знает! Как вы считаете, я приперлась в такую даль только для того, чтобы помочь Ронни вернуть его деньги? — («Да запросто», — подумал он.) — Он лучше приспособлен для облав, чем я, у него банда головорезов с Марсы. — («Ничему из этого сама она не верит. Она считает, что может это провернуть лучше», — сказал он себе.) — Я здесь потому, что Ронни мой друг, да, и потому, что мне стоило бы помочь ему вернуть то, что ему принадлежит, что вы у него украли. — (Ее голос немного дрогнул на слове украли .) — Да, разумеется. Все это. И еще я здесь потому, что единственное, что поможет ему, так уж вышло, поможет и вам.

— Принесет пользу моей душе, я знаю. Прийти и во всем признаться как на духу.

— Вашей душе! — рявкнула она. — Нахер вашу душу! Я сказала — поможет вам. Вы вляпались. И чертовски хорошо знаете, до чего глубоко вы вляпались. И без помощи отсюда не выберетесь. Я очень хочу вас из этого вывести. И если уж надо быть до конца откровенной, не думаю, что это сможет или захочет кто-то другой.

— О, я знаю, — сказал он. — Я и не рассчитываю, что кто-то станет на меня деньги собирать. Мне никто не поможет. Прекрасно. Как же вы сможете?

— Вы не думаете, что Луис в Танжере кое-кого знает? Вопрос в том, чтобы перевезти вас и деньги через границу. Как бы там ни было, я позаимствовала дипломатическую машину. С номерами дипкорпуса они обычно просто проезжают. Но даже если мы не проедем, обо всем уже позаботились. Риска для вас не будет.

— Не будет риска! — повторил он, коротко хохотнув. — А в Танжере?

— Ронни? Что он может сделать? Уверяю вас, он будет в таком восторге, что снова видит свои деньги, что он…

Он перебил ее.

— Не то, — сказал он. — Это меня не беспокоит. Я просто думаю.

На миг она показалась озадаченной.

— Вы не о чеке ли, который приняли от этой отвратительной русской бабенки?

— Ох господи, — простонал он. — Есть ли такое, чего вы не знаете?

— В смысле, танжерских сплетен — нет, дорогуша. Но про это все знают. Ей приказали покинуть Международную зону. Позавчера. Вероятно, она уже уехала. Единственная польза, которую принес Дядька Гуд со времени своего приезда в Танжер. Не знаю, каково будет официальное американское отношение к вашей разновидности глупого поведения. Но на этот риск вам придется пойти. Мне кажется, мы уже достаточно наговорились, нет?

— Полагаю, да, — сказал он.

Это решение, подумал он, но неверное, потому что отменит все, что он создал. Все должно быть, как он сделал, сказал он себе. Он знал, каков другой путь.

— Мы не могли бы выпить чаю перед отъездом? — внезапно осведомилась Дейзи. — Было бы полезно. — («Она не понимает», — подумал он.)

— Я не еду, — сказал он.

— Ох, дорогуша, не упрямьтесь. — (Он никогда не видел у нее таких больших и серьезных глаз.) — Уже поздно. Вы чертовски отлично знаете, что едете. Вам больше ничего не остается. Беда в том, что вы просто не можете решиться на встречу с Джеком и Ронни. Но вам придется с ними встретиться, только и всего.

— Говорю вам, я никуда не еду.

— Чушь! Чепуха! Ну перестаньте! А то меня будет тошнить от вашего страха. Нет ничего отвратительнее мужчины, который боится.

Он неприятно рассмеялся.

— Ну давайте же, — сказала она успокаивающе, как будто каждая фраза, произнесенная ею, немного преуспевала в его убеждении. — Сделайте хорошего горячего чаю, мы с вами выпьем по чашечке. А потом вернемся. Вот так вот все просто. — Ей пришла в голову новая мысль, она впервые оглядела комнату. — А где мальчик Бейдауи? Нет, его я взять с собой не могу; ему придется добираться самостоятельно, но, осмелюсь сказать, это невелика загвоздка.

Из-за того что происходившее последние полчаса имело место в мире, настолько абсолютно отличном от того, в котором он жил (где горный ветер дул и гремел дверью), этот мир тут, как нечто им же изобретенное, отступил, стал маловероятен, мгновенно изгладил себя. Он перевел дух, ничего не сказал. В то же время быстро глянул через плечо в сторону кухонной двери и почувствовал, как болезненно шевельнулось сердце в груди. На миг глаза его открылись очень широко. Затем он посмотрел ей в лицо, нахмурившись и не позволяя векам слишком быстро принять естественное для них положение.

— Не знаю, — сказал он, надеясь, что выражение его лица будет истолковано не иначе как обыкновенной заботой; от ветра дверь немного распахнулась наружу, и в щели показалась беспомощная рука. — Я его весь день не видел. Его не было, когда я проснулся.

Теперь его сердце неистово билось, а внутренность головы толкалась в череп, словно пробиваясь сквозь хрупкую стену. Он попробовал сыграть с собой в прежнюю игру. «Это неправда. Он там не лежит». Не получалось. Он твердо это знал, даже не глядя повторно; с играми все кончено. Он сидел в комнате, он был центром ситуации, все подробности которой осознавал; само присутствие руки сообщало ему неколебимую уверенность, убежденность, что его существование вместе со всем, что в нем есть, реально, прочно, неопровержимо. Позднее ему удастся смотреть на это знание прямо, без невыносимой, разрывающей муки, но теперь, в начале, сидя рядом с Дейзи в комнате, где зародилось это знание, оно было чрезмерно. Он вскочил на ноги.

— Чай? — безумно вскричал он. — Ага, еще бы. Конечно. — Он шагнул ко входной двери и выглянул наружу; шофер и проводник по-прежнему сидели в сгущавшемся сумраке по разные стороны дорожки. — Я не знаю, где он, — сказал он. — Его не было весь день.

По-прежнему немного дождило, но еще миг — и польет сильнее. С невидимых вершин над головой сползала густая туча. В сырых серых сумерках все было бесцветно. Он услышал что-то за спиной, обернулся и замер, глядя, как Дейзи медленно, осторожно поднялась, вошла в патио, не отрывая взгляда от низа кухонной двери. Распахнула ее совсем и склонилась, спиной к нему. Он не был уверен, но ему показалось, что он услышал секунду спустя легкий, почти неразличимый вскрик. И она осталась так, присев, надолго. Понемногу мертвый плоский звук падающего дождя растекся, возрос. Он пошел через комнату к патио, думая: «Вот он, миг, когда надо показать ей, что я не боюсь. Не боюсь того, что она думает». Из-за дождя, плескавшего со свесов крыши в патио, она не услышала, как он подходит, пока он не оказался чуть ли не в самом проеме. Она быстро глянула вверх; в глазах у нее были слезы, и при виде их его резко кольнуло болью внутри.

Он стоял тихо.

— Вы?.. — Она не пыталась сказать ничего больше.