Вера Колочкова - Исповедь свекрови, или Урок Парацельса

— При чем тут моя наивность? Это же вашего ребенка бьют!

— Да, бьют! Нет, а что вы мне предлагаете, шум поднять?

— Да, шум… Конечно… А как иначе?

— Ага, щас! Чтобы Оксанка и во дворе, и в школе белой вороной стала? Чучелом, как дочка Пугачевой в фильме? Ну, это уж нет… Побьют да перестанут. Потом, глядишь, в свою компанию примут. Сейчас выживает не плачущий да наивный, а сильный, тот, кто в теме, кто никому и ничему не верит. Тем более в чужую наивность не верит. Нет, вот объясняю вам, объясняю… Вы что, с Луны свалились со своими лозунгами? Ах, плохо, ах, рубцы на психике ребенка останутся! Смешно же, ей богу… Наивность какая… И впрямь, будто с Луны свалились… Это жизнь, уважаемая Саша, просто жизнь! Надо принимать ее такой, какая она есть! Я ведь тоже раньше наивной была, но жизнь заставила поумнеть…

Саша слушала ее снисходительный голос и будто внутренне отталкивалась от него. И от высокомерия тоже отталкивалась. Каким-то обманным было это высокомерие, как резиновый шарик, надутый гелием. Отпусти веревочку — и улетит. Особенно выпукло звучало из Лениных уст слово наивность. Обманно высокомерно. Нет, не принимало нутро такого высокомерия, хоть убей! Нутро изо всех сил оберегало от покушений сидящую в нем «наивность». И собирало силы для сопротивления. Нельзя, нельзя так просто встать и уйти…

Глотнув воды из стакана, Саша посмотрела Лене в глаза. Твердо посмотрела, как сумела. И заговорила, четко разделяя слова, будто отстреливалась ответной автоматной очередью:

— А по-моему, вы ошибаетесь, Лена. Это не я наивная, это вы — наивная. Очень, очень наивная. Хотите знать, почему?

— Хм… Ну-ну. Очень даже интересно. И почему?

— А потому, что вы нынешнее его величество хамство в себя приняли. Оно вас вокруг пальца обвело. Проникло в ваше сознание, в мысли, в поступки, в повадки, в состав крови. Завоевало, в общем. А вы сдались, лапки вверх подняли. Поэтому вы и считаете нормой, когда бьют и унижают вашего ребенка. Там, в мыслях, в сознании и подсознании считаете. И в составе крови. Это ли не наивность, а?

— Значит, если я буду другой, моего ребенка бить перестанут?

— Нет, не перестанут. Но вы не будете с этим мириться, вот в чем дело! Сопереживать будете, сопротивляться! Потому что природная наивность, если ее не предавать, никогда не примет в себя воинствующего хамства! Потому что как только хамство внутрь проникает, обустраивается там уютненько, считайте, нет человека. Это уже не человек, а робот. Новая особь, высокомерная по отношению к чужой наивности и искушенная собственным хамством. Цивилизованная, мать твою… Да, такая особь весьма гордится своей искушенностью. И зачастую бывает несчастна, потому что так и не понимает до конца, что с ней на самом деле произошло и почему внутри пустой ветер дует. Злой и холодный. Да, глаза у такого человека насмешливые и циничные, а душа пуста и глупа!

Лена молчала, опустив голову и скривив губы, потом глянула на Сашу по-прежнему насмешливо. Наверное, думала — во тетка развоевалась, речь толкнула… А впрочем, пусть она думает что хочет!

— …Да, Лена, вы сейчас очень гордитесь, что вы якобы не наивна. Но ведь гордиться этим нельзя, эта гордость сродни глупости. Так же, например, гордится пятнадцатилетняя соплюшка потерей своей невинности. Ее использовали, а она гордится! И вы так же себя ведете! Вашего ребенка унижают — и ладно, мол! Это так нынче надо, они все нынче так делают! Не нами придумано, так сложилось, надо принять! А те, которые трепыхаются возмущением, достойны лишь высокомерной насмешливости. Наивные, мол. Да, мы наивные! Да, мы трепыхаемся! Но я, например, ни за что не променяю свою наивность на ваше хамство, уж извините! Не пущу его в состав крови. Потому что самое страшное — поддаться и закаменеть в навязанном цинизме, в обманчивой пресыщенности от поступающей извне хамской информации. А камень, он и есть камень. Потом и не замечаешь, что несешь в себе такую тяжесть. Привыкаешь…

Саша словно задохнулась, иссякла разом. Зато не смолчала, высказалась. Но ей вдруг подумалось — зачем… Кому чего доказала? Смешно…

— Ладно, Лена, пойду я. Извините, если обидела.

— Да нисколько… — резко пожала плечами Лена, поднимаясь со стула. — Идемте, я вас провожу.

В прихожей, открывая ей дверь, Лена произнесла тихо:

— Спасибо вам, Саша… Это вы меня извините, ладно? Вы за моего ребенка заступились, а я вам нахамила, получается. Такая жизнь…

— Прощайте, Лена.

— Прощайте. Странная вы все-таки. Взяли и зачем-то душу разбередили…

Уже спустившись на один пролет, Саша оглянулась. Лена по-прежнему стояла в дверях, смотрела ей вслед. Видно, хотела еще что-то сказать, да передумала, тихо закрыла дверь…

Вышла на улицу — дождь. Пока шла до автобусной остановки, промокла. Наверное, вид у нее теперь был жалкий, будто побил кто. Еще и куртка вся в ржавчине. И лицо, обращенное внутрь себя. Потому что там, внутри, все продолжается внутренний диалог с Леной.

И приказала себе — хватит! Эта женщина права, у каждого своя жизнь. И каждый своему восприятию хозяин. И выбор восприятия у каждого — свой… Чего зря копья ломать?

Дождь проводил до самого дома. Зашла в подъезд, нажала на кнопку лифта, привычно нащупала ключи от квартиры в боковом кармашке сумки. Так же привычно сунула ключ в замочную скважину, провернула, дернула дверь… А она не открылась. Саша еще раз дернула и оторопела. Нет, что такое? Похоже, изнутри на щеколду закрыто. А кто закрыл? Воры?!

Попятилась от двери, нажала на кнопку звонка соседской двери. За дверью шарканье тапочек, сухой голосок соседки-старушки Тамары Семеновны:

— Кто там?

— Это я, Тамар Семенна, Саша…

Скрежет замка, сухое любопытное личико в щели двери, острые глазки.

— А чего ты шепотом-то, Ляксандра?

— Да у меня в квартире закрыто изнутри… Я боюсь, это воры!

— Окстись, родимая, каки таки воры. Я еще с утра в окно видела, как твой Левка кралю в машине привез. Вся из себя така модная, така фигурная, фильдеперсовый шарфичек через плечо…

— Шарфичек, говорите? Бежевый такой?

— Ага. Говорю ж, фильдеперсовый.

— Понятно. Спасибо…

— Звони, звони, Ляксандра. Они поди там ишшо, оттого и не открывают. Ишь, бессовестный какой, решил мамкину квартиру блудом испоганить!

— Да нет, Тамар Семенна, ничего такого. Спасибо, спасибо. Все, я дальше сама!

— Ну-ну, сама так сама…

Старушка закрыла дверь, хищно блеснул искоркой света дверной глазок. Подглядывает, наверное. Зрение почти нулевое, а все туда же. Даже шарфик Царевны Несмеяновны разглядела… Фу, как неприятно получилось. Все-таки Лена права, говоря про нее, что она ужасно наивная. Не увидела, не связала, не догадалась. Фу…

Так, и что теперь? Надо уйти вежливо? Сидеть на лавочке у подъезда? Под дождем, в замызганной ветровке? Ну уж нет… До такой степени смирения ее материнская любовь недотягивает. Прости, дорогой сынок.