Ларс Кристенсен - Полубрат

Мы пошли на Телеграф рассказать Болетте, что стряслось. Мама молчала всю дорогу. Ей нужно было время. А сам я не решался спросить ни о чём больше. Тем более лучше и не знать. Пра умерла. Чего же больше? Это я виноват. Если б не эти мои ужасные мысли о смерти отца, с Пра бы ничего не случилось. Плакать и то я не мог. Слёзы будто застыли во мне и не изливались наружу. В огромный зал на Толлбюгатен я вступил, держа маму за руку. Разговоры велись вполголоса. — Тише, — шикнула мама. Хотя я рта не открывал. По широкой лестнице мы поднялись на второй этаж Здесь в комнате рядами сидели женщины с наушниками и вставляли пипки в доски, утыканные проводами. Болетту мы не высмотрели. Некоторые оглядывались на нас и тут же отворачивались. У меня заболела голова. Слёзы тёрлись в голове, как льдины о ледоход. Мать переговорила с женщиной, которая сидела за отдельной партой и листала толстую книгу, и вернулась от неё в большом удивлении. — Болетта внизу, ест, наверно, — прошептала она. Нам пришлось спуститься вниз по той же лестнице. В столовой в подвале мы отыскали Болетту. Она стояла за прилавком и отпускала кофе. На ней был белый передник. Когда Болетта увидела нас, она сперва сконфузилась и отвернулась, как если б её застукали с поличным за тем, что она выуживает деньги из ящика под часами, но тут же лицо у неё стало сердитым, и я подумал, что она уже всё знает и, может быть, сердится на Пра, что та умерла. — Что ты здесь делаешь? — тихо спросила мама. Болетта стала резкой и порывистой в движениях. — Что делаю, то делаю. — Матери уже пора было говорить то, с чем мы пришли, но её будто заело. — Почему ты не в переговорной, не наверху? — Потому что я здесь, внизу, — огрызнулась Болетта и пролила кофе. Мать стояла как громом поражённая и не могла собраться с мыслями. — Но ты работаешь телефонисткой? Не подавальщицей? — Болетта взяла маму за руку: — Я не могу больше работать телефонисткой. Я плохо слышу на правое ухо. Твоя душенька довольна? — Нет, мама не была довольна. Напротив, она казалась огорошенной и говорила будто в прострации: — И тебя сослали сюда? — Болетта вздохнула: — Да, теперь я тут. Ниже всех на Телеграфе. — Мама покачала головой. — И давно? — Двенадцать лет. — Двенадцать лет! — вскрикнула мама. А Болетта потупилась. — Да, как война кончилась, так меня и перевели. — У меня в голове не помещалось, что они могут так препираться в такой день и говорить о чём-то кроме того, что случилось сегодня. — И ты не сказала нам ни слова, — прошептала мама. Болетта наставила пирамиду из чашек. — Свои поражения я переживаю сама, — ответила она. Я взял мать за руку. — Ты не хочешь рассказать? — спросил я. Болетта повернулась: — Что рассказать? — Что Пра умерла, — ответил я. Болетта положила руку мне на голову. — Ты перепутал, Барнум, это король умер. — Мама набрала воздуха. — Болетта, Пра умерла тоже. — Болетта не заплакала. Лишь уронила чашки на пол. Они разбивались одна за одной. Потом она сорвала с себя передник и швырнула его на стойку. А ещё потом такси довезло нас до больницы «Уллевол». Пройдя множеством смердящих коридоров, мы отыскали Фреда. Он сидел на кровати в комнате без окон. Он смотрел на нас, но глаза у него были оловянные, как две ложки. Мама бросилась к нему. Фред отвернулся. Меня Болетта к ним не пустила. Мы стояли в дверях и наблюдали, как мать пытается обнять Фреда, а он не даётся и отталкивает её. Почти сразу появился доктор и прошептал что-то маме на ухо, точно как директор Шкелете. Взрослые уединились с доктором, а меня оставили с Фредом. Помню, Болетта бросила что-то насчёт того, что Пра тоже отослали в подвал, но мама строго одёрнула её. Я сидел рядом с Фредом на его кровати. Мы просидели так долго. Кровать оказалась высокой, жёсткой, наверняка неудобной. На куртке Фреда, в самом низу, на рукаве, бурело кровяное пятно. Неужели он ранен? — У тебя кровь? — спросил я. Он не ответил. К больнице подъехала «скорая помощь». Пробежал санитар. На серой стене висела картина: люди тянут сеть из моря. — Почему Пра умерла? — шёпотом спросил я. Фред и на это не ответил. Он вступил в своё долгое молчание. Глаза у него были как горбики ложек, и он смотрел прямо перед собой, то ли на дверь, то ли на ничто. Я попробовал взять его руку. Фред сжал её в кулак и сунул в карман. Мне не улыбалось сидеть так долго. Я спрыгнул на пол. Фред не удерживал меня. Выбравшись в коридор, я отправился на поиски мамы с Болеттой. Коридоры напоминали школьные, только не хватало крючков для одежды. Сначала я побежал вниз. Там в комнате звучали голоса. Я заглянул внутрь и увидел мужчину, он рыдал, заслонясь букетом. Я скользнул дальше, нашёл ещё одну лестницу и спустился ниже. Здесь было холодно. Я озяб и жалел, что Фред не остановил меня. Видно, я попал в подвал, потому что дальше лестницы не было. Я побрёл по коридору. На потолке светилась длинная трубка. Старик в белом халате вёз кровать в другую сторону. Он помешкал секунду, но дал мне дорогу. Кровать была накрыта белой простынёй, под ней кто-то лежал. Одна нога торчала. Я добрался до угла. На стене было написано несколько букв, я их не знал. Наверно, они иностранные. Немного по-иностранному я уже знал, но только на слух. Это меня отец научил : Mundus vult decipi. Я понял, что заплутал и теперь никогда, верно, не выберусь назад, на надземные этажи. Мне захотелось плакать по-настоящему, льдинки растаяли в голове и потекли к глазам. Вдруг повеяло нездешний сладостью. Я учуял терпкий аромат маминого парфюма и бросился на запах, на душистый запах мамы, он сгущался, точно она сама вела меня эти последние метры и вывела к широким распахнутым дверям. Я заглянул внутрь. Болетта и мама стояли по бокам стола с бортиками и на колёсах, а доктор нагнулся к шкафу прямо под лампой, залившей мои ботинки густой чёрной тенью. Мама подняла глаза и увидела меня. Я подошёл к ним. Пра лежала раздетая догола. У меня хватило духу посмотреть только на лицо. Поперёк лба прорвана глубокая рана. Я поднял руку и положил палец на её губы, они оказались холодные, пластилиновые и ввалились ей в рот.

Несчастье случилось на улице Вергеланна, на углу Дворцового парка. Пра спешила к дворцу посмотреть, как гвардейцы до середины флагштока поднимут на балконе увитое траурной лентой знамя Королевского дома. Она хотела проститься со своим датским принцем, с которым они столько лет шли след в след. Водитель грузовика, который вёз скамейки на склад в порту, оправдывался тем, что пожилая женщина внезапно бросилась ему наперерез и затормозить он уже не мог. Свидетели происшествия, продавщица из газетного киоска и несколько покупателей, заглянувших к ней посмотреть последние новости, подтвердили его слова и добавили, что он просто чудом объехал мальчика, который тоже сиганул прямо под колёса. Пра ударилась о капот, и её отбросило на несколько метров. Правда, никто не мог достоверно объяснить, что же стряслось в ту секунду, когда Пра отпустила руку Фреда и шагнула на мостовую, споткнулась ли она, помутилось ли у неё сознание, или просто она тем мрачным утром с головой ушла в свои тяжёлые думы. Потом я часто раздумывал над тем, что приключилось за секунды до наезда, до того, как Пра на углу Дворцового парка потеряла равновесие и угодила под грузовик. Дело против шофёра не завели, ибо, по мнению полиции, пешеход допустил «преступную неосмотрительность». Когда приехала карета «Скорой помощи», Пра уже скончалась, а Фред молча сидел на бордюре с гребнем в руках, и ещё двадцать два месяца потом никто не слышал от него ни слова.