Бен Лернер - 22:04

Излагая свой писательский план, я старался говорить с энтузиазмом, которого, несмотря на вино, не испытывал: еще один роман о жульничестве, пусть в его сердцевине и лежит помятый идеализм.

Я заказал закуску: креветки на углях и пунтарелле, что бы это такое ни было, и заказал главное блюдо: обжаренные морские гребешки. Великолепный выбор, сказал мне официант. Именитая писательница тоже решила взять гребешки, и я воспринял это как проявление некой солидарности.

Аспирант спросил именитую писательницу, над чем она сейчас работает.

– Ни над чем абсолютно, – ответила она предельно серьезным тоном, и после нескольких секунд тишины мы все расхохотались. Потом она спросила меня: – С кем он будет переписываться – с кем из покойников?

Раздосадованный аспирант, не желавший больше слушать меня и обо мне, и скучающий муж попытались завязать свой разговор. С другого конца стола доносился бубнеж именитого писателя.

– Думаю, с поэтами главным образом. С поэтами, с которыми я немножко переписывался – в основном по поводу публикаций в журнале, который я в прошлом редактировал и который герой тоже будет в прошлом редактировать, – и чью интонацию я могу имитировать. На ум приходит Роберт Крили [59].

– Я неплохо его знала. – Она отпила немного вина. – Вы и подлинную корреспонденцию тоже включите в роман? Те письма, которые вы от него действительно получили.

– Нет, – сказал я. – Почти вся переписка, касающаяся журнала, была в электронном виде, и большую часть времени у меня был другой электронный адрес. Я никогда ничего не распечатывал. Что сохранилось – скучные издательские материи, рутина.

– Я могла бы вам написать письмишко для романа. Его фабрикует ваш герой, но пишу его я.

– Это было бы замечательно.

Идея мне и правда очень понравилась.

– Вам стоило бы попробовать. – Я думал, она имеет в виду попробовать написать роман, но: – Попробуйте предложить письма, которые напишете, архивистам. Если клюнут, будете знать, что сочинили нечто правдоподобное.

Я засмеялся.

– Я серьезно. Могу свести вас с оценщиком, который работал со мной, когда я думала продать свои бумаги библиотеке Байнеке.

– У меня духу не хватит, – сказал я. Она что, и правда серьезно? Бесшумно возникли два официанта: один долил нам вина, другой поставил передо мной закуску. Пунтарелле оказалась травкой с листьями как у одуванчика.

– И вставьте туда как-нибудь то, что вы говорили про космический челнок. Мне понравилось. Когда вы сказали, что некоторые школьники отреагировали на катастрофу нервным смехом, это напомнило мне кое о чем. Я долго об этом не вспоминала, но было время, когда я думала про это постоянно.

– Они великолепны, – заметил я, имея в виду креветок, которые и правда были очень вкусны. – Вы должны попробовать, – сказал я, и она протянула через стол руку с вилкой.

– Много столетий назад, когда я была в первом классе, наша учительница миссис Мичем потеряла дочь. Никто нам, конечно, про это не сказал. Несколько дней уроки вела другая учительница, нам объявили, что миссис Мичем приболела, а потом она снова пришла в класс – может быть, чуть более сухая, чем обычно, но в целом такая же. Прошла неделя или две после ее возвращения, мы упражняемся в чтении вслух, и она вызывает меня, чтобы я прочла что-то из учебника, – мне вспоминается, будто это была цитата из Библии, но вряд ли так могло быть. Так или иначе, она меня вызвала, я прочла несколько строк – и она меня останавливает. Смотрит прямо на меня и говорит пугающе спокойным тоном: «Ты очень похожа на мою дочь Мэри». Имя помню отчетливо. В классе наступила полная тишина, мы первый раз слышали, чтобы миссис Мичем сказала что-нибудь не относящееся к учебным делам. Потом она медленно продолжила: «На мою дочь Мэри, которая умерла. Ты очень похожа на мою умершую дочь». Она произнесла это так, словно демонстрировала какое-то грамматическое правило.

Аспирант пытался слушать, не отворачиваясь от ее мужа, который рассказывал про недавнюю поездку в Индию. Ненавязчивые официанты снова наполнили наши бокалы.

– Мы все были в шоке, – продолжила она. – Помню, я опустила глаза в учебник и почувствовала громадный стыд, будто меня отчитали за какую-то провинность. Потом посмотрела на миссис Мичем, она глядела на меня, и тут я услышала этот жуткий смех.

– Смех?

– Да. Мой собственный. Я услышала его раньше, чем поняла, что он идет из моего тела. Это было абсолютно непроизвольно. Это была нервная, глубинная реакция. Несколько секунд смеялась я одна, а потом засмеялись уже все. Весь класс разразился громким истерическим хохотом, и миссис Мичем в слезах выбежала за дверь. И как только мы остались одни, смех прекратился. Мы умолкли мгновенно, как умолкает вышколенный оркестр по знаку дирижера. Мы просто тихо сидели, смущенные и пристыженные.

Она взяла с моей тарелки еще одну креветку – я к ним не притрагивался, пока она говорила.

– А потом миссис Мичем вернулась в класс, – сказала она, прожевав и запив глотком вина, – заняла свое место перед доской и снова вызвала меня, чтобы я прочла этот текст. Я его прочла, и учебный день пошел своим чередом, и месяц, и год, как будто ничего не случилось. Я потому об этом вспомнила, что вы упомянули нервный смех и анекдоты. Так дети пытаются переварить чью-то смерть.

Некоторое время мы молча пили вино; я съел последнюю креветку и спросил:

– А у вас есть дети?

– Нет.

– А вы хотели?

Я задался вопросом, не принимаю ли за непринужденную симпатию между нами свое легкое опьянение.

– Были моменты, когда хотела, но по большей части нет.

– И не пытались?

Я решил, что мне безразлично, в каком соотношении находятся симпатия и вино.

– В молодости я перенесла операцию по удалению миомы, образовался рубец, и он сделал меня бесплодной. В то время такое случалось чаще, чем сейчас.

– Сочувствую вам, – сказал я.

Она пожала плечами:

– По зрелом размышлении я прихожу к выводу, что, так или иначе, детей иметь не хотела. А у вас они есть?

– Нет, но моя лучшая подруга хочет, чтобы я помог ей забеременеть. В смысле, мы думаем об искусственном осеменении. Но, – (это я произнес, конечно, только из-за вина), – моя сперма немного не в норме.

Аспирант невольно повернулся ко мне. Именитая писательница засмеялась, но вполне по-доброму, и спросила:

– В чем это выражается?

– У каждого мужчины, как выясняется, многие сперматозоиды отклоняются от нормы: имеют не ту форму, или еще что-нибудь у них не то, и поэтому они не способны оплодотворить яйцо. Но у меня процент таких сперматозоидов выше нормы, и они говорят, что мне из-за этого труднее сделать женщину беременной.

– Но все-таки это возможно.

– Да. Но на это может уйти очень много времени, а моей подруге уже тридцать шесть. Нам могут порекомендовать сразу решиться на экстракорпоральное оплодотворение, но не думаю, что она на это пойдет.