Бен Лернер - 22:04

Мы, должно быть, поворачивали на восток, когда упирались в тупики, потому что встреча с двумя мужчинами – по крайней мере один из них был пьян, и они попросили денег – произошла на углу Лафайетт-стрит и Канал-стрит. Довольно долго я медлил, не зная, нищенствуют они или хотят нас ограбить, – в отсутствие фонарей и установившегося порядка отношения между людьми стали по-новому неопределенными, сориентироваться было трудно, как будто, наряду с электричеством, мы лишились некой социальной проприоцепции. Я ответил им, что денег у меня нет, они настаивали, но не угрожали откровенно; прежде чем я успел решить, чтó сделать или сказать, Алекс дала им пару долларов, и они исчезли.

Холодало. На востоке среди темных башен Финансового квартала мы увидели яркое сияние – казалось, в темноте светился глаз какого-то животного. Потом мы узнали, что это был инвестиционный банк «Голдман Сакс», появились фотографии, где он – одно из немногих освещенных зданий в панораме Нижнего Манхэттена. Я поместил этот образ на обложку своей книги – не той, о мошенничестве, что я подрядился писать, а той, что я написал вместо нее для вас, вам, – книги, балансирующей на грани вымысла и невымышленности. Банк, должно быть, располагал генераторами немыслимой мощности; или он имел особый доступ к некой тайной энергосистеме? Мы двигались то на юг, то на запад, и какое-то время тьма вокруг была кромешная; мне вспомнилась Марфа, здания казались постоянными инсталляциями в ночной пустыне. Я попробовал рассказать о своем ощущении Алекс, но мой голос на неосвещенной улице звучал странно – он был громким, привлекающим к нам внимание, хотя в звуках кругом недостатка не было: кто-то прибивал что-то молотком, пролетел невидимый вертолет, от большого грузовика поблизости донесся протяжный вой тормозов на высокой ноте, в котором было что-то подводное, что-то от пения китов. Когда мы повернули на Парк-плейс, неожиданно появилось такси; осязаемую пустоту на месте башен-близнецов теперь трудно было отграничить от невидимых зданий вокруг. У меня возникло ощущение, что, включись сейчас вдруг электричество, башни стояли бы на месте, чуть покачиваясь. Хотя я видел кого-то на заднем сиденье такси, кого-то, в ком мне почудилась личность, находящаяся по обе стороны поэмы, – дочь Бернарда и Натали, Лиза, Ари, – я попытался остановить машину; я слыхал, что таксисты сейчас подсаживают новых пассажиров, беря с них полную плату, пассажиров из других миров; но этот не остановился.

Я спросил Алекс, как она; она ответила – нормально, но я знал, что она устала и ей холодно. А предположим, она была бы на девятом месяце и я случайно ставлю ее в такое вот первобытное положение? Ты ни в какое положение меня не поставил, ответила она со смехом, когда я высказал ей это вслух. В ней развивалось маленькое млекопитающее – на этой неделе формировались вкусовые сосочки, зачатки зубов. Степень моего участия нам предстояло определить по ходу дела. Увидев магазинчик, тускло освещенный с помощью генератора, я вошел купить бутылку воды и пару батончиков гранолы, потому что мы с полудня ничего не ели. Внутри резко пахло гнилыми овощами, холодильники-витрины стояли пустые, но на полках кое-что оставалось; пол еще не высох. Питьевой воды видно не было, но когда я спросил, человек за прилавком достал большую бутылку. Я спросил сколько, и он ответил: десять долларов. Теперь я увидел и другие товары, которые он держал около себя за прилавком, точно сокровища, каковыми они и были: блоки батареек, фонарики, спички, батончики «Клиф», растворимый кофе. Я поинтересовался ценой каждого по очереди, и всякий раз он, усмехаясь, говорил: десять долларов. За несколько миль отсюда все это стоило не больше, чем до урагана; во тьме цены растут как на дрожжах. На слабеющую валюту я купил воду и батончик «Луна» для Алекс, и мы двинулись дальше.

Когда мы миновали ратушу и подошли к Бруклинскому мосту, там было множество людей и автомобильных фар, полицейские регулировали транспорт и группами стояли машины городских служб: пожарные, скорая помощь, водопровод-канализация и так далее. На Сентер-стрит стояли два военных джипа. На той стороне Ист-Ривер Бруклин сиял огнями, точно из другой эры. Мы уже протопали около семи миль, хотя собирались пройти самое большее одну; я спросил Алекс, не попробовать ли мне узнать насчет автобусов, но она ответила отрицательно: она хочет «сделать все». На пешеходную дорожку моста непрерывным потоком поднимались люди в повседневной одежде, и между нами всеми что-то потрескивало, какая-то странная энергия; отчасти это был парад, отчасти бегство, отчасти шествие протестующих. Каждую женщину я воображал себе беременной, а потом я всех нас представил себе мертвецами, втекающими на Лондонский мост [106]. Я хочу сказать, что, лишенные лиц, мы присутствовали в теневом, колеблющемся режиме, что все мы распались на части – и вместе с тем включены в общее. Я цитирую сейчас, как Джон Гиллеспи Маги [107], и буду цитировать еще. Когда мы уже были над водой, под тросами, мы остановились и посмотрели назад. Верхний Манхэттен сиял ярче обычного, хотя, если перевести взгляд на север, на фоне света видны были обесточенные жилые кварталы. Они казались двумерными, походили на картонные театральные декорации переднего плана. Нижний Манхэттен чернел позади нас, его массы лишь угадывались. Огни фейерверков в честь завершения строительства моста вспыхивали над нами в 1883 году, творя паутину на странице. Луна на небе поднялась высоко, ее свет отражается в воде. Я хочу кое-что сказать американским школьникам:

В Бруклине мы сядем на автобус B 63 и поедем по Атлантик-авеню. Через несколько остановок я уступлю место пожилой женщине с двумя большими домашними растениями в черных пластиковых сумках. И только тогда у меня заболят ступни и я почувствую, что ноги в коленях не очень хорошо гнутся. Сансевиерия, филодендрон. Все будет так же, как было. Потом, хотя в художественной прозе такое обычно выглядит неправдоподобным, женщина с растениями повернется к Алекс и спросит: «Вы ждете ребенка?» Есть что-то такое в лице, в глазах, объяснит она. Предположит, что будет девочка. Попискивания гидролокатора у меня за спиной на поверку окажутся сигналом вызова в мобильнике у девушки, которая, отвечая, закричит: «Я практически доехала! Успокойся, я практически доехала!» Это и все прочее, что я слышу сегодня вечером, будет звучать по-уитменовски: подобья в былом и подобья в грядущем [108], перекличка. Мы сойдем там, где автобус сворачивает направо на Пятую, и двинемся на восток. Да, это часть исследовательского процесса, да, такова иной раз плата за открытия. Мы увидим велосипед-призрак, прикованный цепью к уличному столбу, – мемориал в память погибшей велосипедистки. Увидим, что тротуар усыпан цветами груши Каллери – она зацветает рано. На фанерной дощечке написано, что ее звали Лиз Падилья. Может быть, скажет Алекс, посвятишь свою книгу ей? Огонек в газовом фонаре на Сент-Маркс-плейс будет мерцать, перескакивая из жанра в жанр. Мы обойдем, держась на безопасном расстоянии, оставленный кем-то у бордюра пружинный матрас, в нем могут быть клопы, но нынешним вечером даже насекомые-паразиты будут казаться мне дурными проявлениями коллективности, в которых можно увидеть прообразы ее возможностей: при их, клопов, посредстве люди обмениваются кровью. Клопы обеспечивают циркуляцию – как циклы шуток, как просодия. Где ты витаешь? – спросит Алекс и предложит монетку – нет, внушительную шестизначную сумму – за то, что я поделюсь с ней своими мыслями. В 1986 году я однажды положил монетку себе под язык в надежде повысить температуру тела, чтобы школьная медсестра отпустила меня домой и я мог посмотреть фильм. Сработало или нет? Не помню.