Сергей Арутюнов - Запах напалма по утрам (сборник)

– Отдай… душу, – проговорил Яунд, переводя дыхание. – Отдай. Я уже победил тебя, ты изнемог, ты слабее меня, но не хочешь признаться. Мне придется покорить тебя, и ты будешь долго болеть, а в мире будет бессмыслица, люди будут страдать без смерти, будет плохо. Сдайся и отдай душу, она тебе ни к чему.

– Ты не знаешь судьбы, утренний теплыш.

– Ты покажешь мне ее. Клянись, что будет так.

Дух с трудом вынул из парки небольшую колоду.

– Вот его судьба. Читай, если сможешь.

Утирая глаза, старик всмотрелся в фигурки, искусно выточенные на коре колоды и под ней.

Вот его дочь Кауич-Елдыз по отцовским следам подходила к юноше и жгла костер. Вот они садились в железную лодку и пыли к Большому Становищу. Вот юноша взлетал от Кауич ввысь, вот она сама сидела в Светлом и Прозрачном Чуме вместе с другими, листая священные свитки, вот ласкала новорожденного, ехала в блестящем колесном жуке без верха, и все Большое Становище радовалось ее судьбе. Парень стоял рядом с ней, вокруг все колыхалось от рыжих звезд. Потом ему вручали дорогую янгу, чтобы его имя вспоминали. Чум, где это происходило, ослеплял и радовал, но человек, который шел с янгой, был Шаманом Ночи. Это взволновало Яунда. Шаман Ночи, чудилось ему, что-то прошептал, надевая янгу парню на грудь.

Он видел, как на Большое Стойбище опускалась ночь, и юноша, мотнувший головой, отказавшись от чего-то, выходил из своего чума под крики жены, уводимый слугами Шамана, и это было навсегда. Те же, но похожие на предыдущих, приходили за его дочерью, за Кауич-Елдыз, уводили и ее в ночь.

Он видел испуг своих внуков. Видел смерть юноши от маленького подземного духа. Видел страдания Кауич невдалеке от родового стойбища, без хлеба, на бессмысленной и тяжелой работе в лесу.

Внуки его росли в одном из малых стойбищ, прочных, но скудных, сидели в светлых чумах со священными свитками. Рыбы у них почти не было, мяса тоже. Но высоко впереди открывался какой-то свет. Да, над ними было светло. Почти все время – светло. Позади света не было.

– Выбирай, – послышался голос духа. – За эту судьбу заплати мне собой. Меньшего я не возьму.

– Это воля Хозяина Становищ?

– Нет. Выбирай ты один. Сделаешь шаг, я обернусь.

Старик медленно пошел в Ыйчик, Реку Смерти. Душа пилота на другом берегу оттолкнулась и поднялась вверх. Полетела на берег живых.

Эрчиль-Яунд уже вошел в белую воду по грудь.

Лейтенант Рязанцев очнулся у костра. Над ним в отсветах плыло лицо, красивее которого он не видел, с узкими щелочками глаз, пухлыми смеющимися губами.

– Хайчи? – спросило лицо. – Хайчи монопля?

Он лежал близко к огню. Вокруг стлалась поземкой ледяная пустыня, накрытая беснующимся оленьим мехом. Посреди пламени трещала колода с фигурками.

Взвыл ветер. Оба вздрогнули. Это старик посмотрел на них с середины Реки, скрываясь в ней с головой.

В кабинете начальника путевого участка горела голая керосинка. На столе, неудобно поджав лакированный туфель, сидел сам начальник, сбрасывал пепел в газетный кулек. Телефон начальника, украшенный изображением вакханок, звонил почти беспрерывно.

– Да-с. Вагонов нет. Не предвидится. Нет-с, – монотонно отвечал в трубку Арнольд Андреевич. – Ничего сделать невозможно-с. Попробуйте обратиться в управление путей. Да-с, саботаж. Если угодно – и как угодно. Всего наилучшего.

Со стрелки, распаренный чаем в сторожке, обтопывая заснеженные валенки, входил обходчик Свириденко.

– Вашбродь, тут до вас добиваются… Душу вынают…

– Скажи, занят. Не до них.

– …просют посодействовать имуществу…

– …объясни – занят.

– …пропадают…

– …а ты им скажи, что у меня ничего нет. Угля осталось тридцать пудов, но где лежит, никому не скажу. Отправить никого не могу-с. Так и скажи.

– …требуют.

– Объясни ты мне ради бога, голубчик… – начинал протирать pince-nez начальник. – Отчего все чего-то требуют у меня? Что я такое – теперь? Фикция! – довольно улыбался он. – Аз есмь ничто и сему душевно, душевнейше рад. Да-с, счастлив этому обстоятельству, понеже оно верно и как нельзя подходит моему положению. Душевно рад… – Он дрожаще искал спички, прикуривал свежую папиросу, торжествующе выпускал дым. Обходчик, перекрестившись, оборачивался к двери, решая не тратить более времени на уговоры.

От удара ногой дверь широко распахнулась. Кожаный человек очутился у стола, прижав начальника к керосинке и кульку. Их так и высветило рыжеватым заревом.

– Ну? – прохрипел ворвавшийся, щупая на поясе.

– Что?

– Будем ваньку валять?

– Оставьте! Что вам угодно? – заверещал Арнольд Андреевич, упираясь в могучую грудь кожаного побелевшими кулаками.

– На Усть-Лодзьву от Шантырей – пятьдесят штыков, патронов – ящик, на полчаса, ни пулемета, ни пушчонки, сзади белые, а ты тут шутки шутить?

– Какие штыки?! – отбивался Арнольд Андреевич. – Какие штыки, что вы врываетесь? Чего вам надобно?

– Белые. Через два часа. Будут здесь, – отрывисто проговорил комиссар. – У меня на разъезде пятьдесят красногвардейцев. Почему следование прекращено?

– Пути разбиты. Ничего сделать нельзя-с. Вчера был подрыв. Кстати, с вашей стороны! И вы осмеливаетесь…

– Осмеливаюсь! Кто взорвал пути?

– Да откуда я знаю?! – взорвался начальник. – Приехали так же, в ночь, расстреляли у сарая каких-то пленных, орали, искали спирт, заложили динамитные шашки и разворотили дистанцию, будь они неладны! Со звездами на фуражках! Точь-в-точь как вы!

Комиссар, снимая фуражку, левой рукой отирал пот, правой вынимал маузер. Вынув, взвесил в руке, осматривая комнату с высокими потолками, затаившими казенную пристанционную лепнину.

– Контра. Саботажники, – выдавили спекшиеся губы. Свириденко охнул и попытался выбежать. Вслед ему прогрохотал выстрел. По комнате поплыл удушливый запах пороха.

– Подлец! Свинья! Что вы сделали? Что вы сейчас сделали? Бандит! Вы убили Свириденко, моего обходчика! Честнейшего человека! – Начальник участка висел на стальной руке, безуспешно пытаясь вырвать маузер. – Вы ответите за это убийство! Вы…

Комиссар рассматривал конвульсирующую контру, потом стряхнул с руки путейца, навел на него ствол.

– Мерзавец! Бандит! Убейте меня, но вы ничего не добьетесь! Для вас вся Природа – саботаж! Все – саботаж! Но саботаж подлинный, натуральный – это вы сами! Кабы не ваши социальные бредни, не ваши бесконечные расстрелы, здесь были бы и люди, и вагоны, и билеты, и грузы, и духовая музыка, и Свириденко бы кричал: «Готово!» А вместо того вы тут стоите, как идиот, и целитесь в меня! Убейте! Свириденко вы уже убили! Остался я. Пусть вокруг вас все опустеет! Пусть вам станет хоть на миг страшно, что вы здесь один с этой гадостью в руках, стоите и не знаете, что вам делать! Дурак, олух, кретин, осел, скотина!